Гошек не был психологом, не то легко заметил бы, что у его друга неспокойно на душе. Стаха озадачила сцена, которую ему довелось наблюдать нынче утром.
Сегодня пани Стахова затеяла свою каждодневную игру с той разницей, что на этот раз она обращалась не к старичку домовому, а к старушке волшебнице.
— Ну вот, дети, — сказала она, стоя в дверях и обводя взглядом кухню, — я говорила с доброй старушкой волшебницей, и она обещала выполнить три мои желания. Я бы хотела… я бы хотела… чтобы она натерла полы… Это первое желание. Теперь второе… Ага, вот… чтоб она повесила занавески. А третье желание… папа, ну подскажи! Хотя у тебя в голове одни марки. Ладно уж, сама придумаю… Пусть она выбьет во дворе ковры из спальни. До свиданья, мамочка. Непременно отдохните, да и прогуляться не мешает.
К вечеру ковры были выбиты, занавески повешены, полы натерты.
— Посмотрите, дети, — воскликнула пани Стахова еще с порога, благоговейно сложив руки, — добрая фея исполнила все наши желания. — И с притворной строгостью: — Зачем вы это сделали, мамочка? Ведь я пошутила, у меня и в мыслях не было требовать с вас такую работу!
А взгляд Стаха упал на крохотное существо, которое поеживалось у окна, грея спину возле батареи парового отопления, на увитые сетью жилок материнские руки, пряди седых волос, полузакрытые глаза.
«Ну и дрянь, — думает Стах, глядя уже на жену, — ну и дрянь», — думает, но не произносит ни слова, потому что, если сказать такое вслух, случится самое страшное — марки будут лежать нетронутыми, вечера с паном Гошеком пропадут в парах горячей воды для мытья посуды, а пыль из ковров, которую сегодня выбила добрая волшебница, заслонит проблему неизвестной ему зубцовки марок. «Дрянь», — думает он и пытается осмыслить только что увиденное. Крохотное существо, сеть жилок на руках, пряди седых волос, полузакрытые глаза… Стареет мать, размышляет он, а все же бодра и деятельна, как прежде. Недаром говорят: отними у деревенского жителя работу — отнимешь смысл жизни. Нет, он на это не пойдет, не может пойти.
Стало быть, проблема решена.
Стах зачерпнул полную ложку супа, и мать, которая этот суп варила, заметила в его глазах удовольствие. Она ждала сыновней улыбки и тоже улыбнулась. Этот день был прожит ею не напрасно.
— …итак, милый Стах, — сказал Гошек, — остается ждать результатов наших страданий. Утром я отнес объявление, и мне обещали завтра непременно его напечатать.
— Очень хорошо, — кивнул Стах.
На следующий день объявление действительно появилось в газете, «…ищу одинокую женщину, равноправного члена семьи и помощницу в домашнем хозяйстве…»
Через неделю Гошек принес письмо и сразу стал читать. Стах слушал и разглядывал редкую серию марок острова Маврикий, воспроизведенную в специальном филателистическом выпуске.
«Уважаемый пан Гошек, — говорилось в письме, — я прочитала ваше объявление, которое было напечатано на прошлой неделе в газете «Голос юга». Сама я вдова, живу у сына. Он обещал, что мне у него будет как в родном доме. Да понимаем мы про родной дом по-разному. Я уже в этом убедилась. Надеюсь, вы-то меня поймете. Я работала в кооперативе, доила коров, жила одиноко. Но и здесь, получается, я совсем одна. Сын и сноха вспоминают обо мне, только когда назначают работу на весь день. Прямо-таки назначают, хотя как-то по-тарабарски, обиняками, а мне это оскорбительно. Стараются деликатность соблюсти, но ведь шила в мешке не утаишь. В общем, не вижу я здесь того, что люди называют сыновней любовью».
Гошек сделал паузу, разгладил тыльной стороной ладони лист, исписанный мелкими буковками, и стал читать дальше.
«Надеюсь, вы находитесь в добром здравии, чего я вам желаю. А если что решите насчет моего письма, думаю, вас не подведу. Что нужно старому человеку? Знать, что даешь другому толику счастья и покоя. И толику покоя для себя самого».
Вооружившись лупой, Гошек стал рассматривать письмо.
— Нет, дорогой Стах, с этим почерком мне не справиться, никак не справиться.
И отложил лупу.
Оторвавшись от брошюры о марках острова Маврикий и убрав пинцет, Стах сплел пыльцы и положил руки на стол, выжидая продолжения.