Соло для оркестра

Ладя сразу же побежал в трактир напротив; я пожалел, что не опередил его, потому что меня все больше пугала беспомощность парня, но при всем при том мне было приятно, что мы не сбежали и пришли ему на помощь. Присев на кучу брусчатки, сваленной здесь для починки мостовой, я следил за вялыми движениями незнакомца. Отряхнув пальто из солдатского сукна, он расстегнул его: под ним не было даже рубашки, от горячего тела шел сильный запах пота. Парень посмотрел на меня, улыбнувшись одними только губами, глаза его остались серьезными.

— Прага большая…

Наверно, он привык ходить вдоль ручьев и рек, где поросшая травой земля, пружинящая под ногами, добра к усталому путнику. Я уже не боялся его, потому что много таких же вот батраков, ищущих работы на мельницах, встречал во время каникул на Сазаве[20], они вроде бы без цели бродят по краю, а на самом деле разыскивают мельницы, амбары которых забиты зерном. Это были добродушные и смешливые люди с руками как цепы, вышагивали они широко, в такт ходьбе покачивая плечами, так что со спины напоминали веселых танцоров.

— В городе даже постучаться некуда, — как бы извиняясь, сказал парень. — А вода заперта в квартирах.

Из трактира выбежал Ладя, за ним пан Маньгал в трамвайной униформе, сапожник Купка в развевающемся зеленом фартуке и два незнакомых железнодорожника, один из них нес кружку пива.

Пан Маньгал отогнал нас строгим взглядом, так что все остальное мы наблюдали издали. Мужчины столпились вокруг незнакомца, будто сошлись поговорить; бесконечно долго они покуривали и размахивали руками, как за бильярдным столом; потом разом подняли лежащего на ноги, словно он ничего не весил; пан Купка, перекинув руку парня через плечо и обхватив его вокруг пояса, повел через рытвины раскопанных трамвайных путей к трактиру. Пан Маньгал нес за ними шляпу, а железнодорожники, оставшись около стены, о чем-то спорили, дружно отхлебывая пиво из одной кружки.

Меня охватило жгучее желание тоже быть взрослым, я завидовал их основательности, уверенности и спокойствию. Пан Маньгал дал нам с Ладей по стакану лимонада, и мы показались себе такими же, как они, потому что никто не хвалил нас и не заводил разговоров о нашем хорошем поступке, и это было здорово.

А парень сидел у стола под раскидистым каштаном с белыми свечками и с отсутствующим видом поедал из глубокой тарелки огромную порцию гуляша, отламывая хлеб маленькими кусочками и кладя их в рот, как святую облатку. Тут же пан Маньгал, как всегда гладко выбритый, в белой рубашке с галстуком, держа на колене чашку с ароматным кофе, рассказывал о рьяном контролере, который, показав в переполненном трамвае свой значок, заметил в середине вагона человека, быстро проталкивавшегося к выходу и успевшего выскочить на ходу.

— Контролер за ним, чуть не задохся, пока наконец не схватил этого типа уже на тротуаре. «Ваш билет!» — кричит, а пассажир этак спокойненько достает билет из кармана и говорит: «Приятно пообщаться с такими старательными с глазу на глаз…»

Потом мы с Ладей проводили парня до конца Горлорезов, а оттуда уже рукой подать до коровника в Малешицах, куда его наняли батраком; по дороге мы не поспевали за ним, парень шагал бодро и размашисто, выставляя вперед то одно, то другое плечо, как будто раздвигал душный воздух, словоохотливо болтал с нами, смеясь фальцетом над нашим рассказом о битве с яровскими ребятами.

Когда он исчез за поворотом у конечной остановки двадцать первого трамвая и мы остались одни, послышались раскаты грома, город потемнел, воздух стал неподвижным, а белые фасады дальних домов синими.

— Приказываю срочно отступить, Арамис! — крикнул Ладя и побежал первым. С иссушенных полей неслись тучи пыли, первый порыв свистящего ветра промчался по улицам, хлопая открытыми окнами, к моим ногам упали осколки стекла, выбитого из балконной двери над аптекой, и оттуда откликнулся рыдающий голос пани Вайссовой, взывающей к служанке:

— Фани! Или мы воруем?!

Я бежал, все больше отставая от летящего вперед Лади, а в голове у меня все время вертелись слова, которые, прощаясь, сказал нам молодой батрак:

— Помните, ребята, голод — вот самый страшный враг…

Я спрятался в нише под карнизом и глядел оттуда на потоки дождя; они врывались во двор и сверху, и снизу, потому что водостоки затопило и вода перехлестывала через бровку тротуара; я не мог избавиться от ощущения, что сегодняшняя наша игра в мушкетеров закончилась не так, как обычно, что-то во мне переменилось — до сих пор я представлял себе врагов в облике людей: королей и солдат, ребят с Ярова и особенно немцев, о которых нам рассказывали на уроках истории. Я не мог понять, почему это наши учителя, пан Краус и пан Врба, не знают того, что открыл мне незнакомец, чуть не погибший от голода, этот такой добрый и такой беззащитный парень.

— Арамис!

Я прижался к еще теплой стене; голос доносился откуда-то из чердачного окна, а мне не хотелось, чтобы Ладя заметил меня.

Мне было грустно, потому что я точно знал — Арамис сегодня умер.

Перевод с чешского А. Лешковой.