Соло для оркестра

Дом как дом. Мало разве таких цыганских домов в Залужицах? Или, скажем, в Каменце? Не маленькие, низкие хибары с красным, зеленым либо синим орнаментом по беленому фасаду, какие десятками стоят за околицами деревень. А пятистенок… Такой дом мог построить себе, скажем, Буц. Да. Либо он сам и жил бы в нем с Павлиной, маленькой Павлинкой и Петром.

— Я понимала, что легко у нас не получится, — сказала она.

Он представлял себе, с какими чувствами показывает она ему свой дом. Еще бы? Она проводит тут дни и ночи, наверняка уже и плиту топит, убирается, готовит еду, развешивает белье, поливает ящики с цветами. А Дуда как ездил — так и будет ездить на работу велосипедом. Или же на автобусе…

Эмиль еще раз оглядел двор — доски, разбросанный инструмент, бочонок. Тут же, тараща глаза, стояли мальчишки — с брызгами извести на волосах, на медной коже.

Эмиль вытер лоб.

Вечером, ложась спать, подумал Эмиль, она наверняка уже видит под окном клумбу, покрытую росой, слышит повизгиванье поросенка в хлеву, меканье козы. Конечно, у них будет и хлев, и коза.

— А хлев где сделаете?

— Какой хлев? — Дуда поднял брови.

Эмилю очень хотелось услышать от кого-нибудь из них: «Будет у нас и хлев, и коза…»

В детстве, когда эта четвероногая бестия допекала мать во время дойки, мать, осердясь, кричала на козу: «Ах ты, каналья проклятая, ух, погоди, сейчас получишь по морде!»

— Хлев для козы, — повторил он.

— Да пропади она пропадом, коза. Не знаем еще, что с нами самими будет, — огрызнулась Дудова.

Дуда залез в карман, затем стал вертеть самокрутку. Ладони у него были ободранные и отекшие. Махорка просыпалась, бумага липла к пальцам.

— Никто против нас не может ничего сказать, дом у нас как полагается.

Эмиль кивнул.

— Когда переселяетесь?

Жена посмотрела на мужа.

— Да он уже ночует здесь. Утром до работы часа два-три делает что-нибудь, поскорее чтоб кончить.

Дуда наморщил лоб.

— Только и жду, что нас отсюда в шею выгонят, — сказал он. — Вот. Хочу знать, как с нами. — Он помолчал. — Против нас что-то задумали. Прямо нутром чую, у меня на это дело нюх. Они хотят нам устроить что-то. Дожидаются поры, не спешат, как вроде слива зреет.

— Закон на вашей стороне, — успокоил его Эмиль. — Думаю, все образуется.

— Закон? — проворчал Дуда. — Плевали тут на закон.

Не успел Эмиль и рта раскрыть, затараторила его жена:

— Отпихивают нас все кому не лень. А нам ничего не надо, только жить тут в своем доме. — Она схватила Эмиля за руку. — Цыганская слобода относится к деревне, мы тут у себя дома, а деревенские хотят, чтоб мы там сгнили, — она махнула в сторону юга за речку, где до самого горизонта ничего, кроме ровного поля, не было видно. — Шагу ступить не можем.

— Я же сказал, что разберусь. — Он запустил пятерню в волосы, — Загляну и в слободку.

Цыган встрепенулся и начал натягивать рубаху.

— Не надо, не ходите, — остановил его Эмиль. — Я один.

Дудовы вопросительно переглянулись.

У мужа взгляд был затуманен жарой.

— Один? — переспросил он, и глаза его сощурились в узкие щелки.

Снова не верит, подумал Эмиль.

— И с Буцем поговорю, — добавил он вслух. — Он ждет меня.

Отправляясь сюда, Эмиль предупредил Буца по телефону; выйдя из машины на деревенской площади, отправил шофера дальше, тот повез Романчака в Каменец:

— Один? С Буцем?

Дуда замер. Несколько раз судорожно глотнул, но шевельнулся только кадык да уголки рта, сам он оставался неподвижным. Так и стоял в задумчивости.

Потом, резко повернувшись, сделал несколько шагов, поднял с песка пилу, понес ее в сарай и не оглянулся.

Дудова продолжала вопросительно смотреть на Эмиля. Выражение лица у нее было все такое же жесткое, напряженное.

— Прикажите им, — сказала она. — Обязательно прикажите, а то они нас выгонят.

* * *

— Не помешал?

— Ну что ты, я жду тебя, ты же звонил.

Буц держался просто, дружески, как и всегда при их встречах. Невысокий, коренастый, с розоватым, словно наглаженным лицом, он зашагал рядом.

В поле солнце палило еще немилосерднее, чем в деревне, жгло голову.

Нигде не было ни малейшей тени. И от земли, будто от раскаленной сковородки, на которой жарится зерно, тоже исходил невыносимый жар. Высохшая трава, изрезанная жаром и сушью почва. Каждый их шаг взрывался пылью. Буц заслонил глаза.

— Илканич не имел права продавать участок без нашего ведома. Если б не эта сволочь, — добавил он, — не было б никаких хлопот.

— Но договорное соглашение было оформлено?

— Спросил бы Дуда нашего согласия, когда покупал проклятую усадьбу, сохранил бы деньги и нервы. Мы собирались построить себе контору на участке Илканича. Сколько можно проводить в школе все собрания — и кооператива, и национального комитета, и партийные! Говорю тебе, Эмиль, эта сволочь Илканич хотел нам отомстить, — бурчал он. — Гадят, где только могут, до того ненавидят нас. И вот — валится тебе на голову такое, чего ты меньше всего ждешь.

Совсем недавно на одном из совещаний Буц хвастался, как ему удобно, что конторы кооператива и национального комитета расположены в школе.

— Вся жизнь связана с молодежью. Дети у нас в Матейовицах вырастают с сознанием кооперативщика.