Соловей мой, соловей (СИ)

- Похолодало сильно, облаков нет, - сказал Андрей, когда повозка выехала на мост. Вокруг было очень много экипажей и лошадей, публика ехала на ужины, в театры, просто прогуляться по ярко освещенному центру. - Послезавтра мы с Дженет званы к вам на ужин, Зоя всё расхваливала, как Ленмиха с травами окорок запекает...

Маша не ответила. Она не собиралась с ним вести вежливую беседу о еде или погоде. Он вздохнул и замолчал.

- Вы мне вообще, по большому счету, не родственник по крови, - сердито сказала Маша минут через пять, прекращая считать фонарные столбы и оборачиваясь к нему.

- Нет, не родственник, - коротко, безо всякого удивления ответил Андрей.

- Вы меня вдвое старше.

- Да, почти ровно вдвое.

- Вы привезли с собой очаровательную женщину, которая вас очевидно любит и от вас зависит.

- Да, у нас хорошие отношения.

- Я ничего к вам не испытываю, кроме необъяснимой, но сильной неприязни, - сказала Маша, и было ей так горячо и странно, будто кто-то другой эти слова говорил, а она при этом только присутствовала.

- Очень хорошо, - сказал Андрей и поправил кожаную полость кабриолета, чтобы на Машу не дуло.

Остаток пути они молчали.

- Может быть, мы знали друг друга раньше, - тихо сказал Андрей, когда в конце улицы уже показалась черная кованая решетка их двора. - И то, что мы чувствуем сейчас - это лишь эхо узнавания, летящее к нам сквозь время, из других воплощений. То, что в нас вечно, смотрит из преходящей формы, которую сейчас носит. И говорит: "Я знаю тебя. Я любил тебя. Взгляни на меня."

- Может быть, - слабо откликнулась Маша и прикрыла глаза, чтобы не заплакать.

Они прошли в ворота, зашли в подъезд, подождали, пока Степан приветливо распахнет им двери лифта.

- Спокойной ночи, - сказала Маша, выходя на свою площадку.

- Спокойной ночи, - отзвался Андрей задумчиво.

вторник

По вторникам Маша брала уроки вокала у бывшей оперетточной примы мадам Соловейчиковой. Мадам не шиковала, квартиру снимала хоть и большую, но далеко от центра, на Загородном проспекте, куда было долго ехать на конке.

Маше пришлось ждать в гостиной, пока у певицы закончится предыдущий урок, сквозь дверь она слышала звуки рояля и чье-то сильное, высокое меццо-сопрано. Маша вздохнула - как-то она сама сегодня запоёт? Учительница была очень строга, но с прекрасной репутацией, брала дорого.

Маша начала было дыхательные упражнения, но тут в комнату вошла полная, круглолицая домработница Соловейчиковой, Зина. Она, как выяснилось, накануне поссорилась с хозяйкой, и за десять минут насильно снабдила оцепеневшую Машу массой интересных секретных сведений - что Лилия Соловейчикова - артистический псевдоним, а на самом деле мадам - урожденная Варя Зелепукина. Что пьет горькую, иногда даже прямо с утра. Что связывается с мальчишками, студентами на двадцать лет себя младше, непристойничает, деньгами в них швыряется, а ей, Зине, за три недели задолжала, и мясо из экономии заставляет покупать несвежее.

Маша сидела, как на раскаленной сковородке, не знала, куда глаза девать.

Урок тоже не задался - Маша не могла сосредоточиться, не вытягивала даже тех фраз, которые давно освоила, дыхание сбивалось.

- Так вы сорвете связки, - строго сказала мадам Соловейчикова. - Это очень неприятно и опасно. Вы - талантливая девушка, Мария, но ваша работоспособность оставляет желать много лучшего. С вашими сильными природными данными вы могли бы уже достичь гораздо большего прогресса. Лень-матушка. А ведь я, как педагог, прямо заинтересована в ваших успехах. Давайте-ка еще раз. И помните - "как хороший охотник делает прицел перед тем, как выстрелить, так и певец должен сначала мысленно сформировать звук." И-и-и...

В дыхании мадам Маше теперь чудились отчетливые водочные ноты.

Всю дорогу домой, прислонившись лбом к окну конки, дребезжавшей на булыжниках Владимирского проспекта, а потом и Литейного, Маша мысленно прицеливалась, формировала звук и пела. "Соловей" Алябьева ей удавался идеально, тот, кто слушал её в её мыслях, рукоплескал, а потом брал ее за подбородок и поднимал её лицо к своему.

Дженет ей опять очень обрадовалась, так, что Маша вдруг себя почувствовала виноватой, хоть было и не за что.

Они поговорили о выставке, о сэре Бенедикте, которого Дженет, оказывается, однажды встречала в Лондоне.

- Что-то с ним не так, - заключила она, кивая. - Британская аристократия служит разводным садком для тех, с кем что-то не так. Английское общество вообще бережливо и терпимо к чудакам. Но этот сэр Бенедикт - у него на дне глаз огонь нехороший, он своих мёртвых египтян так любит, что готов живых современников им в топку сбрасывать, честное слово! А подбородок! Вы, Мария, обратили внимание на его подбородок? Его же практически нет. Бороду бы отпустил, что ли? Такую, знаете, лопатой.