Соловей мой, соловей (СИ)

- Не могу не отдать должного вашей наблюдательности, - мягко рассмеялась Дженет. - И, скажу вам - это были очень тяжелые роды. Агата молилась так яростно, что ободрала колени за те три дня, что они длились. Но она нас вымолила, и меня, и Кая.

Её папироса погасла, она зажгла новую. Её лицо сквозь дым показалось Маше очень древним, вне возраста и канонов красоты, как те, на египетских фресках.

На лестнице Маша едва не налетела на Андрея - он поднимался в квартиру, а она спускалась домой, вниз на два пролета. Оба остановились - Маша стояла на две ступеньки выше, и глаза их были на одном уровне.

Она подумала, что вот уже четвертый день везде и постоянно с ним сталкивается, как будто они - не два едва знакомых человека в огромном городе, а две куклы, веревочки которых зажаты в большом кулаке кукловода, и вот он идет по улице, куда-то их несет, а они болтаются на веревках и все время друг о друга бьются.

- Не ходите больше в музей одна, - сказал Андрей вместо приветствия. - И Вере скажите, чтобы не ходила. У меня какое-то тревожное предчувствие по поводу нашей выставки. Я читаю книгу, одолженную у сэра Бенедикта, и, кажется, вот-вот пойму, отчего тревога, но мысль ускользает.

- Я не собиралась сегодня, - сказала Маша. Она отчего-то чувствовала себя слегка оглушенной, как будто блуждала во сне. - Но завтра думала сходить, вечером, ближе к закрытию. Посмотреть на Минхава, на остальных - я кроме него вчера никого и не заметила. Снова попробовать с летумом... Это так невероятно интересно. А вы пробовали, у вас получается потянуть летум?

Андрей провел по своей бритой голове, задержал руку за правым ухом.

- Нет, - сказал он. - Я воевал в Родезии. Два года. Офицером инженерных войск. Мы осаждали Булавайо... Вели к городу траншею... Их разведка нас обнаружила, и пушки...

Он вздохнул.

- После контузии я не могу воздействовать на летум, - сказал он. - Видеть вижу, но никаких манипуляций не выходит. Сэр Бенедикт был очень разочарован, он ведь просто одержим нашими способностями, горит желанием их изучать применительно к древнему Египту... Долго говорю, плохо объясняю, простите. У меня в вашем присутствии мысли путаются. Маша, не ходите больше на выставку. Я знаю, что сам выписал вам пропуск. Но прошу - будьте осторожны. У меня нечасто бывают тревожные предчувствия, и я не перенесу, если с вами...

Он так смотрел на Машу, был такой невыносимо красивый, что у нее все внутри задрожало, растаяло, захотелось на него опереться, прижаться и никогда не отпускать. От этого стало страшно и очень тоскливо, как будто дыра в душе открылась, и туда сразу задуло пронизывающим ледяным ветром.

- Мне пора, извините, - сказала Маша, сделала шаг в сторону и пошла вниз по лестнице, не оборачиваясь.

Войдя в прихожую, она бессильно привалилась к стене - ноги не держали - и тут же опрокинула треклятую вешалку для пальто, которая всё всемя ее подстерегала и падала с жутким грохотом. Тут же все выглянули в коридор - мама с дощечкой для красок, папа с пачкой чертежей, Ленмиха с руками по локоть в муке. Даже Багира вышла, посмотрела своими желтыми глазами, подняв хвост, ушла обратно в Верину комнату. Веры, очевидно, еще не было дома.

- Ты, Маша, бледная совсем, - сказала мама. - Ты не заболела? Говорят, с началом весны заразные болезни обостряются - становится теплее, и бациллы активизируются. Ну, в газетах так пишут, хотя тебе-то виднее. Поди, приляг, поспи.

Маша прямо одетой легла в кровать и вправду уснула, и проспала весь день. Есть ничего не хотела, пила много воды, когда ее будили. Говорила, что сейчас встанет, вот через минуточку, и снова засыпала.

- Приболела, голубочка моя, - говорила Ленмиха. - Вот я тебе, Машенька, мятки заварила, отцедила, её и холодной хорошо, кружку поставлю на тумбочку, ты пей, как проснешься.

И поправляла Машино одеяло, и гладила её по голове, как маленькую.

Маша проснулась уже вечером, в комнате горела лампа, у кровати в кресле сидела Вера и держала, нахмурившись, книжку в мягкой кожаной обложке, а другой рукой делала пометки в блокноте.

- Ох, ну наконец-то проснулась, - сказала Вера, откладывая книгу. - Что с тобой, Маша, случилось-то?

- Не знаю, - сказала Маша растерянно. - Нигде ничего не болит. Только кажется, что я очень устала. И грустно как-то так, что сил нет встать. Ноги ватные.

- Ну, хоть сядь повыше, - сказала Вера, помогла Маше подняться на подушки, подала ей мятный чай. - Ты что же, вообще весь день проспала? На вокал ездила? "Соловья" вытянула? Как-как её настоящая фамилия? Зелепукина? Уморительно. Будет знать, как домработницу плохо кормить! И с Дженет занималась? Узнала какие-нибудь новые театральные сплетни прошлого века? А дядю... Андрея Михайловича видела сегодня?

- Он велел мне не ходить на выставку одной. И тебе не ходить.

- Я не одна ходила, - сказала Вера, и покраснела очень сильно, до корней волос. Маша вдруг будто заново её увидела, увидела, какая она красавица, какие у неё глаза удивительные, и высокие скулы, и прямой нос, и губы полные и яркие.