Сольск

Прежде чем превратиться в коморку охранника, пятиметровый кусок нефтепровода успел побывать сначала десятикубовой водяной бочкой, а потом складом гербицидов в колхозе. С прочностью и герметичностью у конструкции все было в порядке. Даже дверные петли были предусмотрительно приварены с внутренней стороны. Окон не было, поэтому, несмотря на то что ветер ежедневно приносил внутрь ведра строительной пыли, все лето двери оставались открытыми.

Валя отодвинул грязную занавеску, закрывавшую вход, и заглянул внутрь. В раскаленных сумерках не было никого. Широкий засов на внутренней стороне двери вызвал короткий приступ нервного смеха.

Сквозь удары сердца и шум дыхания он услышал приближающиеся шаги. Дверь с силой дернули за ручку. Потом постучали.

– Открывай, – потребовал снаружи молодой женский голос.

Темнота была абсолютной. Чтобы не таращить глаза в никуда, он закрыл их.

Посыплись удары. Сначала кулаками, потом ногами, потом чем-то железным. Потом все смолкло. Толстая пластина, из которой был сделан засов, могла выдержать любой удар. Только если они не начнут таранить дверь грузовиком или бульдозером.

– Ты думаешь, что выбрал удачное укрытие? Возможно, тебе оттуда не очень хорошо видно, но рядом с кирпичом лежат два газовых баллона, шланг и горелка. А на складе инструмента, который находится в ста шагах от тебя, хранятся не меньше десяти болгарок и генератор. Кстати, генератор не понадобится. Справа от двери есть две розетки. Как ты думаешь, сколько нужно времени для того, чтобы открыть дверь? Правильно! Немного. Но я не стану этого делать. Пустая трата времени. Снаружи эта коморка запирается так же надежно, как и изнутри. То, что ты принял за крепость, на самом деле – саркофаг. Чудесно, не правда ли? Завтра к обеду ты превратишься в кусок вяленого мяса.

Он услышал, как лязгнул металл, и представил, как точно такой же засов с другой стороны двери въехал в петлю.

38.

Людка ждала ее в темном проезде у аптеки. Анжела попробовала заговорить с ней без слов. Но контакта пока не было. Прошло слишком мало времени.

– Ну что, пойдем?

– Опаздываем?

– Долго проторчала перед зеркалом. Решала, что одеть. А потом думаю: «Вот дура – темно же». Давай быстрее.

Людка, кажется, сначала хотела ее о чем-то спросить, но передумала.

– Хорошо, что ты меня на улицу вытащила. От домоседства у меня крышу подрубать начало.

Еще за два квартала до стадиона они услышали тяжелое дыхание многотысячной толпы. Мистер Хайд не соврал. Собрался весь город. Точнее, та его часть, что смогла впустить в себя организатора мероприятия. Молчаливая живая масса плотно заполнила собой все свободное пространство на два квартала вокруг спортивной арены. Казалось, что даже вода не смогла бы просочиться сквозь эту плотину из человеческих тел. Тысячи лиц обернулись на звук их шагов в темноте.

– Да тут не протолкнуться. А кто выступает-то?

– Сама увидишь, – ответила Анжела и потянула подругу за руку.

«Слепой ступает тверже», – вспомнила она любимый афоризм отца, и, закрыв глаза, шагнула внутрь живого препятствия. Люди (или те, кем они теперь стали) расступились и тут же, словно густая трава, сомкнулись у них за спиной.

Несмотря на хроническую усталость последних месяцев, волнение переполняло ее. Такое сильное чувство она испытывала лишь однажды – в тот вечер, когда слушала гениальную игру тети. «Я все время думаю только о тебе. И эти мысли мучают меня сильнее, чем ревматизм и аритмия в последние годы жизни. Ты уже выступаешь с концертами?» Теперь бы она ответила утвердительно.

– Ты останешься тут. А я пойду дальше, – сказала Анжела, когда они подошли к ограждению футбольного поля.

– То есть как? – запнулась Людка и тут же все поняла. – Не может быть! Ты что, серьезно? Ну, ты даешь, Анжелка! Ты все-таки добилась своего. Молодчина! Я так за тебя рада.

Анжела сдержанно улыбнулась подруге (можно сказать, что ты рада сама за себя) и пошла вперед к бледному пятну лунного света на траве. Здесь было светлее. Теперь она различала лица, но старалась не смотреть на них. В сумерках они казались мертвыми.

Накрытый покрывалом предмет, похожий на широкий стол, стоял в центре поля. Ей туда. Кроссовки промокли от росы. Хорошо, что не обулась в туфли на каблуке.

Анжела подошла к предмету и разглядела крупные темные цветы. Ветер шевелил краями материи. «Это не стол, и ты об этом знаешь», – сказала себе Анжела, прежде чем сорвать покрывало.

– Мы нашли его в подвале детского сада, – сказал кто-то из темноты.

Если у тебя сотни глаз и рук, отыскать можно практически что угодно, тем более такую крупную вещь, как старое немецкое фортепьяно «Бехштейн». Это был ее инструмент. Фортепьяно семнадцать лет назад подарила ей тетя. Последний раз она садилась за него в день окончания консерватории. Потом их пути разошлись. В ее новой квартире для него не было места.