Сольск

Рядом с инструментом стояла мягкая табуретка из набора спальной мебели, с затертой замшей на сиденье, блестевшей в лунном свете. Та самая, на которой она просидела восемь лет музыкальной школы и еще пять лет консерватории. Тетя Аня сотни раз предлагала купить ей профессиональный стул, но табуретка была родней и удобней.

Анжела села и открыла крышку. Скрипнул стоявший сбоку микрофон.

С чего начать. Что сказать, когда тебя слушает весь город? «Добрый вечер»? Или «спасибо, что пришли»?

Нет, так прощаются. Тогда ничего. Я пришла играть, а не разговаривать.

Она взяла аккорд. Ветер сорвал звуки и унес их куда-то вдаль. Инструмент был настроен безупречно. Как и прежде, немного западала фа-диез второй октавы, но это мелочь.

Ну что ж, начнем с лучшего. И раз, два, три. Поехали!

Она придумала этот этюд около года назад. Игривая и несложная музыка, как настроение, которое она должна была создавать. Пальцы привычно забегали по клавишам, то ускоряясь, то замирая.

Анжела прислушалась к аудитории. Дыхание перехватило. Ком подкатил к горлу. Это был провал. Ей не нужны были ни вежливые покашливания, ни свист, чтобы понять это. Связь со слушателем была намного тоньше. Абсолютное безразличие. Среди десятков тысяч не было ни одного, кого бы тронул хоть один ее пассаж. Музыка была для них чем-то совершенно пустым, вроде жужжания мухи или стука колес поезда. Хуже того, сама она чувствовала то же самое.

Она вдруг перестала слышать звуки, а стала осознавать их. Как если бы оглохла, но продолжала понимать, что раз шевелятся губы, значит, с ней разговаривают, если ветер качает деревья, значит, должна шуметь листва. Звук, лишенный информационной нагрузки, был равен пустоте. Ничего не значащий атрибут внешнего мира. Как трава под ногами, люди вокруг или кроссовки на ногах.

МИСТЕР ХАЙД СОЖРАЛ ЕЕ ТАЛАНТ.

«Бездарная неудачница! Тварь! Сколько времени я потратила на тебя! Тупое ничтожество, притворяющееся…»

Анжела одернула руки от инструмента. Довольно.

Это было самое короткое выступление в истории Сольского стадиона.

Анжела хлопнула крышкой и встала из-за фортепьяно.

– Спасибо за внимание. Концерт закончен. Но праздник, дорогие друзья, только начинается. Мы преодолели первый барьер, сделали первый небольшой, но самый важный шаг на пути объединения. Еще раз спасибо, что пришли, – ее ртом сказал мистер Хайд. И тут же исчез – так же внезапно, как появился.

Взрыв аплодисментов – как будто самолет, преодолев скорость звука, разорвал тишину. Мистер Хайд упивался собственной многоликостью, размерами и мощью. Аплодисменты перешли в монотонные овации. Громкие, ритмичные и бездушные.

Он обманул ее. Использовал. Между делом забрал самое дорогое. То, что составляло ее суть, ради чего она жила, вокруг чего построила жизнь. Потому что сильные пожирают слабых. Потому что она не отказала ему. Теперь он уничтожил ее окончательно.

Продираясь обратно сквозь аплодирующую толпу, она плакала. Пусть мистер Хайд думает, что это слезы счастья, восторга, удовлетворенного самолюбия или что там еще бывает при больших победах. Будь он проклят!

Она плакала от злости и страха, боровшихся внутри. И злость побеждала.

39.

Снаружи наступила ночь, а в бочке было по-прежнему как в бане. Пот щипал глаза. Мокрые волосы прилипли к раскаленному лбу. Валя лежал на дощатом полу и открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, глотал раскаленный пыльный воздух. В положении стоя дышать было нечем.

Как здесь умудрялся ночевать сторож? Он вспомнил, как скрипели отвыкшие от движения петли, когда он потянул за ручку двери и грязную марлю от комаров. Вопрос закрыт.

Прежде чем лечь на пол, он исследовал каждый сантиметр своего убежища. Стол, стул, кровать. На стуле лежала гора вонючих тряпок, на столе – грязная вилка, кухонный нож, который он тут же засунул в задний карман джинсов, какие-то газеты и пластиковая бутылка с остатками минералки. Он тут же выпил соленый кипяток – весь до последней капли. Под кроватью была гора пустых, судя по запаху, пивных бутылок. С потолка свисал патрон с лампочкой. Он долго шарил по стенам в поисках выключателя, прежде чем сообразил, что выключатель остался снаружи. В том, что он заперт, Валя убедился, открыв засов со своей стороны и дважды пнув дверь ногой.

Он приник губами к тому месту, где под дверью должна быть щель и попробовал вдохнуть. Слишком плотно. Вряд ли он изжарится, скорее задохнется.

Перед глазами медленно проплывали образы уходящего дня. Мама с ножницами в костлявой руке… Витька с ключом на тридцать два в ремонтной яме… Восемь мумий окруживших его… Как будто Бог твердо решил, что он должен умереть именно сегодня.

Снаружи длинные ногти тихо поскребли по металлу. «Все верно. Ты должен умереть».

Он повернулся лицом к звуку.

– Эй, открывай! Ты должен… – это вернулась та, которая обещала превратить его в кусок вяленого мяса. Ее голос прежде высокомерный и неторопливый, стал сбивчивым и взволнованным.

– Ты должен…

– Да, я помню. Можешь не продолжать, – Валя затаил дыхание.

– …открыть дверь, если хочешь выбраться из этой передряги. У тебя очень мало времени.