Сомнамбула

Наместник никогда не вступал в разговоры о древнем поселении, о его странных обитателях и их внезапной гибели. Изображение города на старинных картах напоминало человеческое тело, распростертое на столе анатомического театра; каждой постройке соответствовал некий орган, улицам — артерии и вены, женский и мужской храмы замещали правое и левое сердце, и только там, где по мнению первого анатома должна находиться душа, не удалось обнаружить ничего, кроме множества маленьких сосудов, запечатанных сургучом. Специальным указом он запретил их вскрывать, распорядился вывезти за пределы государства и потопить все до одного, но горожане продолжали рассуждать о проклятом месте, о подземных храмах, о светящихся дисках и крестах, появляющихся на закате. Он делал вид, что слушает, но представлял себе водоросли у алтаря и рыб, проплывающих сквозь окна. В этом было что-то окончательное; они стояли на скамейках и молились, пока прибывала вода. Никто даже не попытался влезть повыше. Наверное, они не заметили, как все закончилось и, может быть, стали бессмертными.

Неловким движением наместник опрокинул чернильницу; новый указ превратился в озеро. Он его перепишет, только и всего, а в приметы пускай верят другие. Конечно, ему жаль прежней жизни, которую он вынужден замуровать в стекло, придавить мостовыми, сколоть со стен, как запись, больше не относящуюся к делу. Он любил взбираться по ступеням старого театра, бродить по плитам бывших бань и двориков, мимо девушек, танцующих со змеями, мимо красных колесниц и соревнующихся бегунов, остроносых галер и послушных быков, мимо женщины, говорящей: «Мне не кажется трудным до неба дотронуться», и думать о своем небе, которого он скоро коснется каменной рукой.

Наместник знал, что его нововведения не популярны в народе, но это всего лишь вопрос времени. Еще несколько лет и строительство будет завершено, и тогда он сможет удалиться на покой. Он уедет на восток. Один из его братьев, создавший в пустыне общину переписчиков, давно зовет его к себе. «Мы объясняемся знаками, — писал ему брат, — я давно отвык от звука человеческого голоса. Работы столько, что болтать некогда. Каждый из нас взял на себя маленькую часть Книги. Знаю, что не увижу ее при жизни, и ты не увидишь, но край истины лучше, чем ничего. В последнее время я стал терять зрение и скоро ослепну совсем. Это значит, что моя работа подходит к концу. Поспеши, если хочешь проститься со мной. Все чаще я вижу свет, о котором не могу рассказать. Слова перед ним — словно сухая трава, которая вспыхивает, как волосы на моей голове, и выгорает без следа».

Роза ветров. Стороны света

Впервые Таня оказалась так далеко от дома.

Родители отправили ее на лето к морю, в маленький детский лагерь, состоящий из нескольких фанерных корпусов и волейбольной площадки. В центре лагеря, на песчаном островке находился самый настоящий самолет, с пропеллером и сдвоенными крыльями. Лагерь принадлежал профсоюзу работников авиации, и вожатые, все как один, были сотрудниками летных институтов. Они-то и рассказали историю самолета, который, по их словам, стоит здесь с незапамятных времен.

Давным-давно один молодой пилот, пролетая над полуостровом, был поражен его красотой и вопреки воле начальства посадил свою машину на мыс. Разъяренный диспетчер призывал на его голову громы и молнии, но ничего не добился. Небо было ясным, как никогда. Увидев эту землю вблизи, летчик понял, что не сможет больше ее покинуть. Для начала он поклялся, что проведет здесь остаток своей жизни, построил первый фанерный домик, насадил свой огород и даже развел виноградничек (который до сих пор можно увидеть на заднем дворе столовой), а потом сделался директором лагеря, добавляли вожатые и смеялись. Директор был ненамного старше их, но отращивал бородку и вообще старался выглядеть запущенно, носил свитера грубой вязки, говорил басом. Последнее явно доставляло ему неудобства, но дети верили, что перед ними тот самый пилот и слушались его беспрекословно. Единственное, что не удавалось пресечь, — ночные полеты. Под крылом самолета до сих пор обитала какая-то таинственная подъемная сила и каждую ночь из кабины вынимали ребенка, который собирался отправиться в космос в одной пижаме.

Место было не просто красивым, оно было единственным. Круглый мыс, напоминавший миндальное пирожное, служил границей между двумя морями, синим и зеленым. Зеленое море оказалось теплым и неглубоким, синее всю ночь шуршало шельфом, ворочалось и ворчало, пытаясь согреться и уснуть. Скалистые бухточки были усеяны слюдой, а на вершине полуострова находилась ржавая вышка с радаром наверху, из которой иногда сыпались мелкие стеклянные катушки, напоминающие улиток. Брошенная военная техника придавала окрестностям идиллический вид: война окончена, люди забыли значение этого слова. Трава, пробивающаяся сквозь бронированные корпуса боевых машин, люки, покрытые золотистым лишайником, орудия, на которые девчонки вешали венки из одуванчиков, — все это говорило о мирной земле больше, чем нетронутая природа.