Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Способы решения национальных проблем в двух половинах империи заметно отличались. Мадьяры проблему национальностей в основном предпочитали игнорировать. В Венгерском королевстве правом голоса обладали только 6 % жителей, ибо это право ограничивалось имущественным цензом, который благоприятствовал мадьярам, составлявшим большинство зажиточных слоев населения. В итоге депутаты-венгры, которые представляли лишь 48,1 % населения, контролировали свыше 90 % мест в парламенте. При этом трансильванские румыны – крупнейшее национальное меньшинство в королевстве, насчитывавшее 3 миллиона человек (15,4 % населения) – занимали в Венгерском парламенте лишь пять из 400 с лишним мест[202]. Более того, с конца 1870-х годов правительство Венгрии проводило агрессивную кампанию «мадьяризации» населения. Законы об образовании заставляли использовать венгерский язык во всех государственных и религиозных школах, включая и заведения для детей дошкольного возраста. Учителя обязаны были свободно владеть венгерским и могли лишиться работы, если бы их посчитали «враждебными [венгерскому] государству». Ущемление языковых прав усугублялось жесткими мерами против активистов движений за права этнических меньшинств[203]. Все эти меньшинства – сербы в Воеводине на юге королевства, словаки в северных округах и румыны в Трансильвании – периодически пытались выступить совместно в деле защиты своих прав, но практически безрезультатно, поскольку в парламенте они не имели достаточного числа мандатов.

Напротив, в Цислейтании сменявшие друг друга кабинеты министров, желая удовлетворить требования национальных меньшинств, без конца экспериментировали с системой. В какой-то мере выравниванию условий игры в политическом поле послужили реформы избирательного права 1882 и 1907 годов (с введением почти всеобщего права голоса для мужчин). Однако эти меры по демократизации государства лишь увеличивали вероятность национальных конфликтов, особенно в чувствительной области использования языка в официальных учреждениях, таких как школы, суды и административные органы.

Проблемы, порождаемые национальной политикой, были особенно очевидны в парламенте Цислейтании, который начиная с 1883 года заседал в Вене, в элегантном неоклассическом здании на Рингштрассе. В этом, крупнейшем в Европе, законодательном органе, насчитывавшем 516 мест, привычное разнообразие партийно-политических идеологий умножалось межнациональными союзами, в результате чего возникало множество парламентских групп и фракций. Среди депутатов более чем 30 партий, получивших мандаты на выборах 1907 года, имелось, например, 28 чешских аграриев, 18 младочехов (партия радикальных националистов), 17 чешских консерваторов, 9 чешских национальных социалистов, 7 старочехов (партия умеренных националистов), 2 чешских прогрессиста (из «реалистов») и 1 независимый чешский депутат. Аналогичным образом, по идеологическим принципам разделялись остальные депутаты – поляки, немцы, итальянцы, словенцы – и даже русины.

Поскольку в Цислейтании (в отличие от Венгерского королевства) не существовало официального языка, там не было и единого языка парламентской процедуры. К использованию в парламенте были разрешены все национальные языки – немецкий, чешский, польский, русинский, хорватский, сербский, словенский, итальянский, румынский и даже русский. Однако переводчики отсутствовали, равно как и возможность записи содержания выступлений на других языках, кроме немецкого, если только сам депутат не снабжал коллег переводом своей речи. Таким образом, представители даже самых малочисленных фракций могли блокировать нежелательные инициативы, произнося бесконечные речи на языке, понятном лишь горстке соплеменников. Трудно было уяснить, выступают ли они по сути обсуждаемого вопроса или декламируют пространные отрывки из поэтических творений на родном наречии. Особо изощренной экстравагантностью в деле затягивания парламентской процедуры отличались чешские депутаты[204]. Дошло до того, что парламент Цислейтании стал популярным туристическим аттракционом, особенно в зимний период, когда жарко натопленные галереи для посетителей заполнялись искателями ярких впечатлений. В отличие от оперных и драматических театров Вены – с иронией отмечал один берлинский журналист – доступ на сессии австрийского парламента был бесплатным[205].