Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Разумеется, ситуация в Боснии и Герцеговине была далеко не идеальной. Администрация Габсбургов твердой рукой (порой без разбора) подавляла всё, что было чревато националистическими нападками на империю. Так, в 1913 году Оскар Потиорек, военный губернатор Боснии и Герцеговины, приостановил действие большей части боснийской конституции 1910 года, ужесточил государственный контроль над школьной системой, запретил распространение газет из Сербии и закрыл многие культурные организации боснийских сербов. Отметим, впрочем, что эти меры стали реакцией на подъем воинственного сербского национализма[239]. Другим раздражающим фактором было политическое недовольство сербов и хорватов в граничащих с севера и запада Хорватии, Славонии и Воеводине на востоке, где управление осуществлялось из Будапешта и действовало ограниченное избирательное право. Однако в целом в провинциях была относительно справедливая и эффективная администрация, основанная на реалистичном признании многообразия национальных традиций жителей. Теодор Рузвельт не особо преувеличивал, когда в июне 1904 года, во время визита в Белый дом двух высокопоставленных австрийских политиков заметил, что Габсбургская монархия «научилась с равным уважением относиться к своим нациям и религиям, благодаря чему и достигла больших успехов». В этом смысле – добавил (возможно, с горечью) Президент – администрация США на Филиппинах могла бы многому поучиться у Австрии[240]. Посещавших монархию так же поражало беспристрастное отношение режима Габсбургов к подданым: как отмечал в 1902 году один американский журналист, среди этнорелигиозных групп империи царил дух «взаимного уважения и терпимости»; судопроизводство велось «разумно и честно», а «справедливость [гарантировалась] каждому, независимо от его религии или социального положения»[241].

Карта Боснии и Герцеговины, 1914 год

Анализ положения и перспектив Австро-Венгерской империи накануне Первой мировой войны остро ставит перед нами проблему взгляда из будущего. Распад империи в условиях военного поражения в 1918 году ретроспективно искажает объективную оценку владений Габсбургов, омрачая её видениями неотвратимого упадка. Так случилось, например, с лидером чешского национализма Эдвардом Бенешем. В годы Первой мировой войны Бенеш стал организатором чешской подпольной борьбы за независимость и в 1918 году одним из отцов-основателей нового национального государства – Чехословакии. Однако в работе «Проблема Австрии и чешский вопрос», опубликованной в 1908 году, он выражал уверенность в будущем Габсбургского содружества. «Сегодня многие говорят о распаде Австрии. В это я вообще не верю. Исторические и экономические узы, связывающие народы империи друг с другом, слишком прочны, чтобы подобное могло произойти»[242]. Особенно нагляден пример с корреспондентом (позднее – редактором) газеты Times Генри Уикхемом Стидом. В 1954 году в письме в Times Literary Supplement Стид писал, что уезжал в 1913 году из Австро-Венгрии с «ощущением, словно я покидаю рушащееся здание». Это было общепринятым взглядом для пятидесятых, однако в 1913 году он видел ситуацию по-другому. Будучи откровенным критиком многих особенностей правления Габсбургов, Стид всё же писал, что за десять лет «наблюдений и практического опыта» не смог увидеть «достаточных причин», по которым австрийская монархия «не имела бы права сохранить свое законное место в Европейском сообществе». «Ее внутренние кризисы, – утверждал он, – зачастую являются кризисами роста, а не упадка»[243]. Лишь в годы Первой мировой войны Стид сделался пропагандистом раздела австро-венгерского государства, а затем горячо защищал послевоенное устройство Центральной Европы. В 1927 году он написал предисловие к английскому переводу воспоминаний одного из лидеров чешского национального движения Томаша Масарика «Создание Государства». В предисловии Стид назвал слово «Австрия» синонимом «всего того, что способно убить душу народа, разложить его мораль посулами материального благополучия, лишить его свободы мысли и совести, подорвать его внутреннюю стойкость и целостность, словом, отвратить его от стремления к идеалу»[244].