Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Англо-германская напряженность достигла пика во время трансваальского кризиса 1894–1895 годов. Между контролируемой британцами Капской колонией и соседней бурской Южно-Африканской Республикой, также известной как Трансвааль, давно существовала напряженность. Хотя независимость Трансвааля была признана во всем мире (в том числе Британией), Сесил Родс, главная фигура в Капской колонии[432], настаивал на аннексии северного соседа, соблазняемый обширными месторождениями золота, обнаруженными там в 1880-х годах. Поскольку немецкие поселенцы играли видную роль в экономике Трансвааля, а немецкие капиталы составляли одну пятую от всего иностранного капитала, вложенного туда, правительство Германии было заинтересовано в сохранении независимости республики. Планирующееся в 1894 году участие Берлина в финансировании строительства железной дороги, соединяющей не имеющий выхода к морю Трансвааль с заливом Делагоа (сейчас Мапуту) в португальском Мозамбике, вызвало протесты в Лондоне. В то время как британское правительство рассматривало возможность получения контроля над столь вызывающим проектом путем аннексии залива Делагоа и отвергало любые договоренности, которые ослабили бы их политическое и экономическое господство в регионе, немцы настаивали на сохранении политической и экономической независимости Трансвааля[433]. Осенью 1895 года возникли новые трения, когда британский посол в Берлине сэр Эдвард Малет назвал Трансвааль проблемным местом в англо-германских отношениях и мрачно намекнул на возможность войны между двумя странами, если Германия откажется отступить.

Таким образом, немецкое правительство было в дурном настроении, когда неудавшаяся британская атака на Трансвааль в декабре 1895 года вызвала международный кризис. Британское правительство официально не санкционировало рейд доктора Леандера Старра Джеймсона на республику, хотя по крайней мере один министр британского правительства (Джозеф Чемберлен) знал об этом заранее. И сам набег потерпел фиаско: люди Джеймсона были быстро разбиты и захвачены войсками Республики Трансвааль. В Берлине, как и в Париже и Санкт-Петербурге, все считали, несмотря на официальные опровержения Уайтхолла, что за попыткой вторжения стоит Лондон. Решив выразить свое возмущение, Германия в лице кайзера направила личную телеграмму Паулю Крюгеру, президенту республики Трансвааль. В «телеграмме Крюгера», как ее стали называть, президенту желали счастливого Нового года и поздравляли с тем, что он защитил «независимость своей страны от внешних нападений», не «обращаясь за помощью к дружественным державам»[434].

Это мягко сформулированное послание вызвало бурю возмущения в британской прессе и соответствующую волну ликования в Германии, где оно было встречено как знак того, что наконец-то что-то делается для защиты интересов Германии за рубежом. Но телеграмма Крюгера была не более чем политическим жестом. Германия быстро отказалась от конфронтации с Великобританией из-за юга Африки. У нее не было средств ни для демонстрации своей воли, ни даже для того, чтобы добиться уважения и признания за ней статуса равноправного партнера в этом конфликте интересов. Берлин в конечном итоге принял компромиссное соглашение, которое в обмен на ничем не примечательные уступки со стороны Великобритании исключало дальнейшее участие Германии в политическом будущем южной части Африки[435]. К возмущению немецкой националистической прессы, правительство Германии отказалось вмешаться для оказания помощи Трансваалю до или во время англо-бурской войны 1899–1902 годов, которая привела к поражению Трансвааля и превращению его в британскую колонию.

Таким образом, 1890-е годы были периодом углубления немецкой изоляции. Благосклонность со стороны Великобритании оставалась недостижимой, а франко-российский союз, казалось, значительно сузил пространство для маневра на континенте. Тем не менее осознание масштаба проблемы заняло у государственных деятелей Германии чрезвычайно много времени, главным образом потому, что они считали продолжающиеся трения между мировыми империями гарантией того, что им никогда не удастся объединиться против Германии. Вместо того чтобы бороться с изоляцией, проводя политику сближения, немецкие политики возвели стремление к самодостаточности в статус руководящего принципа[436]. Наиболее последовательным проявлением этого стремления стало решение о создании мощного военного флота.