Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Была ли Германия достаточно сильной, чтобы действовать без поддержки могущественных союзников? Ответ Каприви на этот вопрос заключался в укреплении обороноспособности империи. Указ об армии 1893 года увеличил ее численность до 552 000 человек – что на 150 000 человек больше, чем было за десять лет до этого, – а военные расходы выросли вдвое по сравнению с 1886 годом. Однако все эти затраты не были совмещены с более широкой политической стратегией; их целью было сдерживание.

Дипломатические последствия этого стремления к военной самодостаточности вызвали разногласия среди ключевых политиков в Берлине. Учитывая фактическую невозможность улучшения отношений с Францией, должна ли была Германия упорствовать в поиске сделки с Великобританией, или спасение заключалось в улучшении отношений с Россией? Попытки реализации каждого из этих вариантов привели к разочаровывающим результатам. Немецкие политики возлагали большие надежды на российско-германский торговый договор, заключенный весной 1894 года. Этот договор, ратифицированный рейхстагом после яростных протестов немецкого фермерского лобби, стал важной вехой в торговых отношениях, принесшей огромные экономические выгоды обеим странам. Но это никак не ослабило приверженности России французскому альянсу; напротив, русские рассматривали заключение договора как подтверждение эффективности своей политики и указание на то, чего можно достичь, когда немцы находятся дипломатически в более невыгодном положении[427].

Британский вариант оказался не менее проблемным. Основная причина этого состояла в том, что политика «свободы рук», проводимая Каприви, развязывала руки Лондону в гораздо большей степени, чем Берлину. Заключение франко-русского альянса позволило Великобритании колебаться между континентальными лагерями и уменьшило стимул к поиску прочного взаимопонимания с Берлином. Только во время кризисов на имперской периферии Лондон начинал активно искать более тесных связей с Германией, но они никогда не доходили, да и не смогли бы дойти до предложений о полноценном союзе на условиях, которые Берлин мог бы счесть разумным принять. Например, в 1901 году, когда британские войска были скованы в Южной Африке, а русские наращивали давление в Китае, министр иностранных дел Лансдаун настолько желал заручиться поддержкой против России, что распространил в кабинете министров проект предложения о заключении секретного союзного договора с Германией, который при определенных условиях вовлекал бы Великобританию и Германию в войну с Россией на стороне Японии. Однако попытка прощупать почву для подобного предложения в Берлине показала, что немцы не хотели втягиваться в какую-либо антироссийскую комбинацию, опасаясь, что это сделает их положение очень уязвимым в континентальном конфликте, в котором потенциальная поддержка со стороны британского флота не будет иметь большого значения[428]. Вопрос, который беспокоил Бюлова, заключался в следующем: что британцы могут предложить немцам, чтобы уравновесить возрастающую враждебность Франции и России, которую неизбежно вызовет союз Германии с Великобританией? Это была структурная проблема, которая все время преследовала попытки формализовать англо-германское сближение.

Еще одна и еще более очевидная проблема заключалась в том, что любые попытки Берлина преследовать интересы Германии за пределами Европы неизбежно встречали протест со стороны Великобритании. Когда турецкий султан Абдул Хамид доверил Немецкой имперской железнодорожной компании (Deutsche Bahn-Gesellschaft) строительство продолжения ветки Анатолийской железной дороги до Коньи в направлении Багдада, это вызвало громкие жалобы британского правительства, которое увидело в финансируемом Германией проекте «несанкционированное проникновение в английскую сферу влияния», потому что это снизило бы прибыльность принадлежащей британской компании железнодорожной концессии Смирна Кассаба (The Smyrna Cassaba Railway). В этом, как и во многих других спорах, британские политики исходили из предположения, что в то время, как британские имперские интересы были «жизненно важными» и «существенными», немецкие были просто «излишествами», а энергичное стремление к их реализации должно быть истолковано – со стороны других держав – как провокация[429]. Спор по англо-конголезскому договору от 12 мая 1894 года, по которому Великобритания приобрела 25-километровой ширины коридор, связывающий Уганду с Родезией, был еще одним подобным примером[430]. Этот договор, в основном предназначенный для того, чтобы воспрепятствовать французским действиям в регионе Верхнего Нила, также имел побочный эффект – рассекал территории немецкой Юго-Восточной Африки кордоном британской территории. Только под давлением Германии Лондон в конце концов отступил. Этот результат вызвал ликование в немецкой прессе, отчаянно нуждавшейся в примерах национального самоутверждения. Это также укрепило веру немецких политиков в то, что противостояние Британии – единственный способ защитить интересы Германии[431].