Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

В любом случае не решение Германии о строительстве военных кораблей подтолкнуло Великобританию после 1898 года к более тесным отношениям с Францией и Россией. Решение о вступлении в Антанту с Францией и стремление к соглашению с Россией были, прежде всего, следствием давления на имперскую периферию. Британские политики были меньше озабочены и не так обеспокоены германским военно-морским строительством, чем это часто предполагается[446]. Британская военно-морская стратегия никогда не была сосредоточена исключительно на Германии, а в большей степени на необходимости сохранять доминирующую позицию в мире великих военно-морских держав, включая Францию, Россию и США. Немецкое военно-морское строительство не имело гипнотизирующего эффекта на британских стратегов, как об этом иногда заявляли[447]. В 1905 году директор британской военно-морской разведки мог с уверенностью охарактеризовать превосходство британских военно-морских сил над Германией как «подавляющее»[448]. В октябре 1906 года Чарльз Хардинг, постоянный заместитель министра иностранных дел, признал, что Германия не представляет непосредственной военно-морской угрозы Великобритании. В следующем году адмирал сэр Артур Уилсон в отчете о текущих военных планах Адмиралтейства отметил, что англо-германский конфликт маловероятен, что ни одна из держав не может нанести другой «смертельной травмы» и что «трудно представить, как может возникнуть такой конфликт». Министр иностранных дел Эдвард Грей также был оптимистичен: «У нас будет семь дредноутов на плаву, прежде чем у них будет хотя бы один, – заметил он в ноябре 1907 года. – К 1910 году у них может быть четыре против наших семи, но до того момента у нас будет достаточно времени чтобы заложить новые, если они это сделают»[449]. Даже Первый морской лорд сэр Джон («Джеки») Фишер писал королю Эдуарду VII в 1907 году, хвастаясь превосходством Британии над немцами: «У Англии есть семь бесстрашных и три непобедимых[450], в то время как Германия [еще] не заложила ни одного!» Для такой уверенности были веские основания, потому что немцы проигрывали военно-морскую гонку: в то время как количество немецких линкоров выросло с 13 до 16 в 1898–1905 годах, британский боевой флот увеличился с 29 до 44 кораблей. Тирпиц стремился достичь соотношения в один немецкий линкор на каждые 1,5 британских, но так и не приблизился к нему. В 1913 году германское военно-морское командование формально и в одностороннем порядке отказалось от англо-германской гонки вооружений, и Тирпиц заявил, что он удовлетворен соотношением, требуемым Британией. К 1914 году отрыв Великобритании снова увеличился. Паника относительно предполагаемой слабости военно-морских сил, которая периодически охватывала британскую прессу и политические круги, была реальной, но в значительной степени она бывала инспирирована кампаниями, начинаемыми военно-морскими силами, чтобы заблокировать требования о финансировании со стороны всегда голодной до денег британской армии[451].

Таким образом, возникло серьезное несоответствие между бурей риторики, устроенной Тирпицем и его коллегами для оправдания военно-морских расходов, и относительно скудными достигнутыми результатами. Немецкое военно-морское строительство было предназначено для поддержки того, что к 1900 году стало известно как Weltpolitik, что буквально означает «глобальная политика». Этот термин обозначал внешнюю политику, направленную на расширение влияния Германии как мировой державы и, таким образом, на уравнивание ее с другими крупными игроками на мировой арене. «Феноменальные объемы земли будут поделены во всех уголках мира в течение следующих десятилетий, – предупреждал историк и публицист Ханс Дельбрюк в важном эссе 1897 года. – И нация, которая останется с пустыми руками, будет исключена на несколько будущих поколений из числа тех великих народов, которые определяют контуры человеческого духа»[452]. В известной и важной речи от 6 декабря 1897 года статс-секретарь по иностранным делам Бернгард фон Бюлов сформулировал новую концепцию, проникнутую энтузиазмом. «Времена, когда немец отдавал землю одному из своих соседей, море – другому и оставлял себе небеса, где царит чистая философия, – эти времена прошли, – объявил он. – Мы не хотим никого загонять в тень, но мы тоже требуем своего места под солнцем»[453].