Сон в начале века

Половинкин-первый поинтересовался — мол, а сам? — но Половинкин-второй ответил, что, мол, так рано не пьет, что время для его питья настанет минут через тридцать пять, не раньше. Половинкин-первый маханул рюмку, хрустнул огурцом, проглотил яйцо с икрой, начал жевать бутерброд с ветчиной. За его выпиванием и едой Половинкин-второй наблюдал с огромным интересом и симпатией, поглаживая лежащего на руках ягненка, накручивая завитки его шерстки на мизинец с перстнем и отпуская, накручивая и отпуская.

— Повторить? — поинтересовался Половинкин-второй, а когда Половинкин-первый кивнул, сказал принимавшему поднос человеку:

— И мне, так уж и быть, сделай. Подашь в беседку! — после чего отпустил ягненка, приобнял Половинкина-первого и отвел в стоявшую на взгорке беседку. В ней, возле расположенного посередине беседки стола и под ним находились некоторые из гостей, в большинстве своем — или еще или уже совершенно пьяные. Хозяин легким движением бедра сбросил со стула одного из гостей, намеревавшегося, забравшись на стол поспать, а освободившийся стул предложил Половинкину-первому. Человек принес два других подноса, Половинкин-второй взял свою рюмку за ножку и посмотрел на поднявшееся за лесом солнце сквозь чистую, как слеза, водку.

— Будем! — сказал он, выпил и крякнул.

Половинкин-первый крякнул в унисон, оба закусили. Половинкин-второй закурил и сказал:

— Никто никогда не помнит добра. Не замечал? Не помнит! Я вот всегда говорил и говорю: «Делайте добро!» Говорю я это громко, а на ухо шепчу: «Поглядывай!» И тебе скажу то же самое. Делай добро, но поглядывай! Поглядывай по сторонам: пока ты делаешь добро, тебе обязательно всадят в спину нож, наколят, обманут, оболгут. Поэтому — будь готов к подлостям и изменам!

Половинкин-первый хотел было возразить, сказать, что есть много людей, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не изменят, всегда будут с тобой и за тебя, но язык его не послушался, вместо проникновенных слов он промычал что-то невразумительное, что было истолковано Половинкиным-вторым как совершеннейшее одобрение и согласие. Человек вновь наполнил рюмку Половинкина-первого, и тому ничего не оставалось делать, как выпить и ее до дна и почувствовать опьянение, наползавшее на него тяжелым туманом. А Половинкин-второй медленно погасил сигарету в золотой пепельнице.

— Вот и моя следующая история именно о добре, — сказал он, оглядел прочих присутствующих, и глаза его недобро сощурились. — Начинать?

— Просим! Давай! Рассказывай! — с готовностью загалдели те из присутствовавших, кто мог что-либо сказать и Половинкин-второй начал:

«Для моих врагов, число которых множилось день ото дня, школа детей-сироток была настоящим прыщом на заднице...»

Половинкин-первый налил себе стакан, выпил маленькими глотками, вывалился из времени и пространства, а пришел в себя оттого, что Половинкин-второй, подойдя к Половинкину-первому, проорал тому прямо в ухо:

— И тут чей-то кулак опустился на мою голову, все в глазах моих померкло, я упал и потерял сознание...

Половинкин-второй прервал свое повествование, выпил большой бокал пива, и, сдувая с губ пену, смачно захрустел малосольным огурцом. Все присутствовавшие глубоко вздохнули. Видимо, рассказ всех взволновал. Половинкин-первый, по-прежнему пребывая в нервическом состоянии, взял себе полстакана чего-то коричневого, то ли виски, то ли коньяка, и мысли его, особенно после того, как он выпил и чем-то закусил, то ли лимоном, то ли куском селедки, потекли совершенно разлаписто, по каким-то непонятным каналам, в каких-то непонятных направлениях. И его даже не удивило, что тем человеком, с которым он чокнулся новым полстакана, был бедолага! Да, бедолага, который появился в беседке тихо, для большинства незаметно.

— На пару слов! — шепнул Половинкин-первый бедолаге. — Отойдем?

Они вышли из беседки. С первого взгляда казалось, что бедолага вид имеет еще более потрепанный чем обычно. Платочек на шее был завязан криво, узелок торчал сбоку, отросшая щетина придавала бедолагиным впалым щекам какой-то блекло-серый оттенок, вокруг рта лежали глубокие складки, пальцы бедолаги дрожали. Но вот глаза его, тускло мерцавшие в глубоких глазницах, и развернутые против обыкновения плечи, говорили, что с бедолагой произошло что-то особенное, в чем-то он от своего обычного состояния сдвинулся, что это уже не тот самый, прежний, бедолага.

Вместо пары слов Половинкин-первый схватил бедолагу за рукав и потащил за собой в дом Половинкина-второго. Они вошли в дом, по темному коридору добрались до комнатки бывшей жены заместителя начальника политчасти столовой, Половинкин-первый толкнул дверь и — о, ужас! о, неожиданность: комната прибрана, постель заправлена и никакого мертвого тела в комнате не было!