Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

Я смутно припоминал этот старинный сад, где вековые мирты обрамляли четыре щита с гербами вокруг заброшенного фонтана. И сад и дворец были полны той старины, аристократической и грустной, которой отмечены места, где в былое время царили изысканные и галантные нравы. Под сенью этого лабиринта, на террасах и в залах раздавался веселый смех и звучали мадригалы; белые руки, те, что держат кружевные платки на старинных портретах, обрывали лепестки маргариток, хранящие тайны неискушенного сердца. Прекрасные и далекие воспоминания! Они-то и явились мне в то далекое утро в золоте осеннего сада, освеженные, зазеленевшие после прошедшего ночью ливня. Осененные прозрачным небом цвета геральдической лазури, величественные кипарисы, казалось, хранили в себе все очарование монастырской жизни. Ласковый свет трепетал на цветах, как золотистая птица, и ветерок чертил на бархате травы фантастические узоры, словно это танцевали невидимые феи. Конча стояла возле лестницы — она набирала большой букет роз. Иные из них осыпались ей в подол, и она показывала их мне с улыбкой:

— Смотри, какая жалость! — И она погружала свои бледные щеки в бархатистые свежие лепестки. — Ах, как они пахнут!

— Они пахнут тобой, — ответил я улыбаясь.

Она подняла голову и с наслаждением вдыхала аромат роз, зажмурив глаза и улыбаясь. На лице ее были капли росы, и оно само походило на белую розу. На фоне этой нежной тенистой зелени, окутанная светом, как прозрачным золотистым покрывалом, она казалась мадонной, приснившейся серафическому монаху. Я спустился к ней. Когда я шел по лестнице, она кинула в меня весь этот дождь из роз, осыпавшихся у нее в подоле… Мы вместе пришли в сад. Дорожки были усыпаны сухими желтыми листьями, которые шуршали от ветра. Улитки, неподвижные, как разбитые параличом старики, вытянулись на каменных скамейках и грелись на солнце. Цветы начинали вянуть в версальских корзинах, оплетенных миртами, и источали свой смутный аромат — аромат печальных воспоминаний. В глубине лабиринта слышен был звук окруженного кипарисами фонтана, и журчание воды, казалось, разносило по саду умиротворяющую мелодию старости, отрешенности и уединения.

— Отдохнем здесь, — сказала Конча.

Мы сели в тени акаций на каменной скамье, покрытой сухими листьями. Перед нами открылась дверь таинственного зеленого лабиринта. Над сводом арки высились две химеры, заросшие мохом, и тенистая тропинка — одна-единственная тропинка — извивалась среди мирт, как стезя одинокой жизни, безвестной и тихой. Флорисель прошел вдали, среди деревьев, неся в руках клетку с дроздами.

Конча показала мне на него:

— Вот он!

— Кто?

— Флорисель.

— Почему ты зовешь его Флориселем?

Весело смеясь, она сказала:

— Флорисель — имя пажа, в которого влюбилась безутешная принцесса из сказки.

— Чьей сказки?

— Сказки всегда ничьи.

Глаза ее, таинственные и изменчивые, посмотрели куда-то вдаль, и смех ее прозвучал так странно, что меня бросило в холод. В холод, оттого что я понимал все виды извращенности! Мне показалось, что Конче тоже стало холодно. Может быть, просто потому, что начиналась осень и тучи закрыли солнце. Мы вернулись во дворец.

Дворец Брандесо, хоть он и относится к XVIII веку, почти весь выдержан в стиле платереско.^{48} Этот дворец в итальянском вкусе — с эркерами, застекленными балконами, фонтанами и садами — был выстроен по распоряжению епископа коринфского, отца дона Педро де Бенданьи, кавалера ордена святого Иакова и духовника королевы доньи Марии Амелии Пармской. Если не ошибаюсь, у деда Кончи и у моего деда, маршала Бенданьи, были тяжбы из-за права наследования дворца. Я не вполне в это верил, хотя, вообще говоря, тяжбы у деда моего были даже с королем. Из-за этих тяжб я унаследовал от него огромные кипы бумаг. История дворянского рода Бенданьи — это история апелляционного суда в Вальядолиде.

У бедной Кончи была страсть к воспоминаниям, и поэтому ей захотелось обойти со мной весь дворец, воскрешая в памяти те далекие времена, когда я приезжал туда вместе с матерью, а сама Конча и ее сестры были бледными девочками, которые целовали меня и вели за руку играть то в башне, то на террасе, то на балконе, что выходил на дорогу и в сад… Утром, когда мы поднимались по полуразрушенной лесенке, голуби выпорхнули и уселись на каменный щит с гербом. Солнце бросало золотые отблески на стекла, из щелей стен выглядывали многолетние левкои; ящерица бежала по балюстраде. Конча улыбнулась мне в каком-то томном забытьи:

— Помнишь?..