Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

И я ощутил в этой нежной улыбке все мое прошлое, как некий дорогой мне аромат увядших цветов, вызывающий радостные и смутные воспоминания… Это там благочестивая и всегда грустная сеньора имела обыкновение рассказывать нам жития святых. Сколько раз, сидя в амбразуре окна, она раскрывала на коленях «Христианский календарь» и показывала мне гравюры. Я все еще помню ее тонкие, прозрачные руки, которые медленно перевертывали страницы. У сеньоры этой было чудесное старинное имя — Агеда. Это была мать Фернандины, Исабель и Кончи, трех бледных девочек, которые играли со мной. После стольких лет мне довелось вновь увидеть эти парадные залы и эти интимные комнаты! Комнаты с ореховыми паркетами, прохладные и тихие, хранящие весь год аромат терпких осенних яблок, положенных дозревать на подоконники. В залах были старинные драпировки из дамасского шелка, помутневшие зеркала и фамильные портреты. Дамы в черных юбках, прелаты со снисходительною улыбкою на устах, бледные аббатисы, свирепые полководцы. В этих комнатах шаги наши отдавались, как в пустынных церквах, и, когда медленно открывались двери с затейливой железной отделкой, из безмолвных и темных глубин вас обдавал запах прожитых жизней. Только в одной зале, где пол был устлан пробкой, шаги наши не отозвались ни единым звуком, и было такое чувство, что это ступают привидения. Благодаря зеркалам залы уходили вглубь, словно заколдованное озеро, и от этого кружилась голова. Фигуры с портретов — все эти епископы, закладывавшие камни дворца, все эти грустные девушки, эти потемневшие от времени владетельные сеньоры — жили здесь особою жизнью, забытые всеми в своем многовековом покое. Конча остановилась на месте пересечения коридоров, в круглой прихожей, большой обветшалой комнате со старинными сводами. У одной из стен лампада трепетавшим, как бабочка, пламенем озаряла слабым светом бледный лик Христа, его развевающиеся волосы.

— Помнишь эту комнату? — тихо прошептала Конча.

— Круглую комнату?

— Да, мы тут играли.

В амбразуре окна сидела старуха и пряла. Конча молча показала мне на нее:

— Это Микаэла… Горничная моей матери. Бедняжка совсем ослепла! Тише!

Мы пошли дальше. Конча несколько раз останавливалась в дверях и, показывая погруженные в гробовое безмолвие помещения, говорила мне с нежной улыбкой, которая, казалось, тоже таяла, исчезая где-то в давно минувшем:

— Помнишь?

Она вспоминала самое далекое прошлое. То время, когда мы были детьми и прыгали перед консолями, чтобы посмотреть, как будут дрожать вазы с цветами, абажуры, украшенные старинными золотыми узорами, серебряные канделябры и дагерротипы, таинственные как звезды! То время, когда наш безумный счастливый смех нарушал торжественную тишину дворца и таял в сводчатых гостиных и в темных коридорах с узкими окнами, на которых ворковали голуби!..

К вечеру Конча почувствовала сильный озноб, и ей пришлось лечь. Встревоженный ее болезнью и ее мертвенной бледностью, я хотел послать за врачом во Вьяну-дель-Приор, но она воспротивилась этому и через час уже ласково и томно мне улыбалась. Положив голову на белую подушку, она прошептала:

— Ты не поверишь, но быть больной для меня теперь счастье!

— Почему?

— Потому что ты за мной ухаживаешь.

Я ничего не ответил и только улыбнулся. Она очень нежно, но упорно повторяла:

— Ты не знаешь, как я тебя люблю!

В полумраке спальни приглушенный голос Кончи обретал глубокое очарование. Я был растроган:

— Я люблю тебя больше, чем раньше, моя принцесса!

— Нет, нет. Раньше я очень нравилась тебе. Как бы невинна ни была женщина, она это всегда чувствует, а ты знаешь, какая я была тогда невинная.

Я наклонился и поцеловал ее в глаза, которые заволокли слезы, и сказал, чтобы ее утешить:

— Ты что же, думаешь, я этого не помню, Конча?

Она засмеялась:

— Какой ты циник!

— Скажи лучше — какой забывчивый! Это было так давно.

— А когда это было, давай вспомним!

— Не огорчай меня, не заставляй вспоминать, сколько прошло лет!

— Но признайся, что я действительно была невинной.

— Да, насколько может быть невинной замужняя женщина.

— Невиннее, намного невиннее! Ах! Ты был моим учителем во всем.

Последние слова Кончи были похожи на вздохи, она закрыла глаза рукой. Я глядел на нее, и во мне пробуждалась сладостная память чувств. Конча сохранила для меня все свое первое очарование: оно стало только чище от божественной бледности, которую сообщила ей болезнь. Я действительно был ее учителем во всем. В этой девочке, выданной замуж за старика, сохранялась вся чистота, вся неискушенность девичества. Есть брачные ложа, холодные, как могилы, и мужья, которые спят, как статуи гранитных надгробий.