Сонеты

Она ступает мягко на траву —
И дружно лепестки цветов душистых,
Лиловых, желтых, алых, серебристых,
Спешат раскрыться, как по волшебству.

Амур, в своем стремленье к торжеству
Берущий в плен не всех, — лишь сердцем чистых,
Струит блаженство из очей лучистых —
И я иной услады не зову.

Походке, взору должное воздав,
Скажу: нельзя и речью не плениться;
Четвертым назову смиренный нрав.

Из этих искр — и из других — родится
Огонь, которым я охвачен, став
Как при дневных лучах ночная птица.

CLXVI

Быть верным бы пещере Аполлона,
Где он пророком стал, — как знать? — для света
Флоренция бы обрела поэта,
Как Мантуя, Арунка и Верона.

Но как не мечет из сухого лона
Моя скала струи, так мне планета
Иная: терн, репей велит мне эта
Кривым серпом жать с каменного склона.

Олива сохнет. Для русла иного
С Парнаса ток течет, а им когда-то
Она жила, ему цвела богато.

Злой рок таков иль за вину расплата —
Бесплодье, коль Юпитерово слово
Мне в милость не пошлет дождя благого.

CLXVII

Когда она, глаза полузакрыв,
В единый вздох соединит дыханье
И запоет, небесное звучанье
Придав словам, божественный мотив,

Я слушаю — и новых чувств прилив
Во мне рождает умереть желанье,
И я реку себе: «Когда прощанье
Столь сладко с жизнью, почему я жив?»

Но, полные блаженства неземного,
Боятся чувства время торопить,
Чтоб не лишиться сладостного плена.

Так дни мои укоротит — и снова
Отмеренную удлиняет нить
Небесная среди людей сирена.

CLXVIII

Амур приносит радостную весть,
Тревожа сердце мысленным посланьем,
Что скоро сбыться суждено желаньям
И счастье мне заветное обресть.

В сомнениях — обманом это счесть
Иль радоваться новым обещаньям,
И верю и не верю предвещаниям:
Ложь? правда ли? — чего в них больше есть?

Тем временем бессильно скрыть зерцало,
Что близится пора — заклятый враг
Его посулам и моей надежде.

Любовь жива, но юность миновала
Не только для меня, — печальный знак,
Что счастье много призрачней, чем прежде.

CLXIX

Лелея мысль, что гонит одиноко
Меня бродить по свету, я грущу
О той, кого мучительно ищу,
Чтобы, увидя, каяться глубоко.

И вот опять она чарует око.
Но как себя от вздохов защищу?
Та, перед кем душою трепещу, —
Амуру недруг и со мной жестока.

И все же, если не ошибся я,
То проблеском живого состраданья
Согрет ее холодный, хмурый взгляд.

И тает робость вечная моя,
И я почти решаюсь на признанья,
Но вновь уста предательски молчат.

CLXX