Боль! Дикая, страшная, всепроникающая, адская, невероятная, нереальная, чудовищная, всесокрушающая, ужасающая, пугающая боль. Она схватила мальчика, закружила по залу, пронесла над Черно-Белым Царством и уволокла прочь. Туда, в свои мрачные и угрюмые чертоги забвения.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!! — разорвал тишину в помещении голос мальчика Пашки.
Он подскочил, не понимая, где он, кто он и что он. Но та самая боль, что растерзала мозг и, наверное, убила, чуть ли не половину нервных окончаний, отступила. Как волны разбиваются о скалы под маяком и отступают с отливом, так ушла и она, оставив за собой пустоту. Но и пустота быстро заполнилась радостью.
— Я смог! — расхохотался Пашка. — Я смог!!!
— Не стоит радоваться победам, мальчик, — прозвучал голос с другой стороны фонаря. — И вообще не стоит радоваться. Ведь любой триумф так легко превращается в провал.
Из-за фонаря вышла худая фигура старика Кузьмича. Он безразлично смотрел на мальчика светлыми глазами. И вдруг Пашка понял — там, в Черно-Белом Царстве, эти глаза зальет серебро, и они станут зеркальными.
— Помогите! — заорал мальчик.
— Это бессмысленно, сын Никодима. Мы одни в лесу посредине ночи. Вокруг никого нет. Почти никого.
Пашка резко рванул в сторону, но Кузьмич оказался шустрее. Куда как шустрее. Пашка не успел сделать и пары шагов, как сухая рука поймала, подняла, а потом бросила на пол. Пашка ударился копчиком, из глаз брызнули слезы.
— Значит, ты смог уйти от Королевы, — сказал старик. — Что же, и Никодим теперь на свободе. Я же говорил ей, надо было его просто убить. Мертвые не причиняют вреда, напротив, иногда они даже полезны. Встань, я хочу тебе кое-что показать.
Пашка продолжил сидеть, но старик опять схватил его за шиворот и поднес к открытому окну. Сразу под ним обрывалась пропасть и плескалось море. Пашка увидел страшную и красивую картину. На поверхности моря играли блики от месяца, там же плескались сотни льдин. Закованная в лед бухта треснула, льдины плавали по ней, как кораблики. И на каждой стоит маленькая, окутанная облачком тумана, человекообразная тень. Наверное, их Пашка видел вместе с Кузьмичом сегодня вечером.
— Кто это? — спросил мальчик. Каждая тень почему-то вызывала в душе маленькую капельку грусти.
— Это дети, — ответил Кузьмич. Он поставил мальчика на пол — тот и так стоял, как завороженный. — Такие, знаешь, непослушные дети. Помнишь, я приходил к вам на урок? Я говорил, как опасно кататься на льдинах. Так вот, это такие непослушные дети, вроде тебя, которых всегда тянет попробовать то, чего делать нельзя. Те, кто ищут приключений и не понимают всей их опасности. Это их сути. Ну, или, чтобы ты лучше понял — души. Они — призраки всех детей, что решили покататься и не вернулись. Море забрало их тела, а души взял я. Обычно я храню их на кладбище, но иногда вывожу на прогулку.
— И скольких из них вы лично посадили на льдины? — спросил Пашка ледяным голосом.
— Я думаю, где-то половина, — невозмутимо сказал старик. — И теперь среди них будешь и ты, мальчик. Вон та льдина специально для тебя. Ты уже знаешь, что с тобой будет там, в море, это я рассказывал. Но вот чего я не сказал, это что ты будешь вечно страдать и служить мне, скучая по телу, которое заберет море. Так что прощай, маленький шериф. Твое приключение окончено.
Пашка попятился, но рука Кузьмича цепко схватила его. И тут позади промелькнула чья-то тень. Что-то коричневое прыгнуло Кузьмичу на спину и зарычало.
— Тим! Так его, ату! — закричал Пашка.
Кузьмич отпустил мальчика и, неестественно выгнув руку, схватил Тима за лапу, а потом бросил об стену. Пес заскулили и одновременно зарычал.
— Тогда первой я убью твою собаку, — сказал Кузьмич, ощупывая шею, до которой смогли дотянуться зубы.
— Нет! — Пашка бросился на эмиссара, но отлетел к открытому окну и чуть не вывалился в него. И даже смог на секунду увидеть среди сотен льдин пустую. Только одна не имела пассажира — его именная льдина.
А Кузьмич наступал. В его глазах светилось сумасшествие, Тим жалобно заскулил и внезапно гавкнул. И Кузьмичу даже показалось, он улыбнулся. Старик посмотрел в окно над собакой и увидел мужчину и девушку с суровыми лицами. Мужчина направил на него ствол странного громоздкого пистолета.
— Этого не… — пробормотал Кузьмич, и пуля разорвала его грудь. На Тима посыпалась груда стекла, но не поранила.
Эмиссар попятился. Он зашатался, не понимая, что произошло, и как в него смогли попасть. Но потом пришла холодная страшная боль. Он продолжал пятиться, пока не споткнулся обо что-то вроде табуретки. Споткнулся и полетел…