Соперница [litres]

Однако дальнейшие события опровергли этот прогноз: слава Каллас росла день ото дня. Только теперь это была уже не известность оперной певицы, а слава кинозвезды. О платьях, прическах, туфельках, кулинарных предпочтениях и прихотях Марии Каллас судачили все. Особенно изобретательна Каллас была по части капризов: она, которая прежде так стремилась всем угодить, ко всем подлизывалась и заранее продумывала каждый шаг, превратилась теперь в неистовую фурию; ныне она уже не стеснялась устраивать сцены, выдвигать требования, хлопать дверьми, она оскорбляла директоров оперных театров, кричала на фотографов, отменяла интервью с журналистами. И эту истеричку называли la Divina[22], абсолютная Дива!

– Абсолютная – да, абсолютная лгунья!

Карлотта была потрясена ее способностью одурачить всех. Поймут ли когда-нибудь люди, что Каллас просто водит их за нос? Что у нее вовсе не прекрасный голос, а какая-то клейкая каша вместо голосовых связок? Что, не в силах вытянуть весь репертуар сопрано, она просто вязнет в нем? Что образ капризной звезды вырос из комплекса неполноценности близорукой толстушки? Что у этой коровы вовсе не природная худоба? Карлотта воспринимала Каллас не как величайшую певицу двадцатого века, а как непревзойденную иллюзионистку.

В то время как Мария Каллас продолжала свое восхождение, карьера Карлотты Берлуми шла на спад. И в результате у Карлотты исчезли последние сомнения в том, что эти два процесса связаны между собой. Если Каллас идет в гору, хотя поет плохо, а Берлуми скатывается все ниже, хотя поет куда лучше, чем гречанка, то это лишь потому, что та перекрыла ей дорогу. Кто, как не она, нашептал журналисту: «С тех пор как в опере царствует la Divina, невозможно мириться с Карлоттой Берлуми. Череда пузатых теноров и упитанных сопрано, которые выдвигаются на авансцену, распевая свои арии, – разве это не анахронизм?»

Не в силах избавиться от этих мыслей, Карлотта назначила Зазе встречу в «Кафе Греко».

– Каллас вредит нам, – сказала она.

– Кому это «нам»? – скривившись, спросила Заза.

– Нам, певцам и певицам.

– Она, конечно, привлекает к себе внимание, обделяя других. Но с другой стороны, обеспечивает работой костюмеров, ведь для каждой постановки с ее участием режиссеры заказывают новые костюмы.

– А как ты объяснишь тот факт, что у такой певицы, как я, выступлений становится все меньше?

– Хммм?

– Ты не ослышалась, Заза: я получаю меньше ангажементов, чем раньше. Меньше, чем когда я только начинала.

– Всегда хочется чего-то новенького…

– Что?..

– Молодые приходят на смену старым.

– Я не старая!

– Но и не самая молодая. Всегда есть кто-то помоложе. И со временем молодежь все прибывает…

Карлотта нахмурилась. У этой Зазы не только мордочка обезьянья, но и мозги: приводить такие идиотские аргументы, вместо того чтобы согласиться, что именно Каллас мешает ей добиться успеха! Карлотта не виновата в своих неудачах; она прекрасно сознает, чего стоит, и к тому же она интересная личность, наделенная многими достоинствами; очевидно, ее несчастья проистекают из того, что ее упорно, злобно, тайно преследует чудовище. Если Карлотту бросает любовник, то в этом повинна только Каллас. Если ей редко предлагают новую работу, то за этим стоит Каллас. Если ее больше не вызывают на бис, то и тут происки Каллас. Если ее обходят стороной, то только из-за нее. Каллас, везде Каллас, в оперных театрах, в газетах, на телевидении, а теперь она умудрилась угнездиться в голове Карлотты.

«Сначала Каллас была одержима мной, теперь моя очередь…» – с тревогой думала она.

Однажды утром в своей любимой ежедневной газете «Corriere della Sera» Карлотта наткнулась на статью, в которой распинали Марию Каллас: жестокие, справедливые, точные удары следовали один за другим, обличая раздутую репутацию, которую приобрела гречанка. Настоящая экзекуция! С каждой направленной против певицы фразой Карлотта возвращалась к жизни. В заключение журналист обратился к читателям с призывом: «Перестаньте зацикливаться на Марии Каллас и бегите скорее аплодировать талантам, за которыми будущее итальянской оперы»; далее следовали пять имен, и среди них имя Карлотты Берлуми!

Она перечитывала статью столько раз, что в итоге выучила ее наизусть. Она то и дело мысленно повторяла выводы журналиста. Взяв автора на заметку, Карлотта спросила у друзей, не знают ли они, как связаться с этим Лючио Да: она хотела бы его поблагодарить. Ей сказали, что этот неприятный тип вряд ли оценит ее признательность, однако она может увидеться с ним в Болонье, с пяти до семи вечера он обычно торчит в кафе «Виттория».

К счастью, на следующей неделе ей как раз предстояло солировать в «Реквиеме» Верди в Болонье. Карлотта явилась в кафе. Спросила, здесь ли Лючио Да, и официант указал на тощего тридцатилетнего парня в заношенном свитере, обсыпанном табачным пеплом.

– Это вы Лючио Да?

– Прошу прощения?..

– Это вы написали статью о Каллас в «Corriere della Sera»?

Журналист начал озираться в поисках запасного выхода; его лицо нервно подергивалось.