Соперница [litres]

– Но я рад, что опубликовал эту статью. Одни меня оскорбляют, другие благодарят. И в результате все говорят именно о ней. А что я думаю на самом деле? Да какая разница, что я действительно думаю? Я хочу, чтобы говорили обо мне, только и всего. И в этом плане Каллас – роскошный локомотив… Конечно, она исключительная певица. Конечно, она лучшая… Что? Кто те люди, которых я перечисляю в конце статьи? Не имею ни малейшего представления… Я никогда их не слышал, просто собрал мнения нескольких старых маразматиков. Конечно, провокация… Забавно, потому что со мной связалась одна из тех, кого я назвал, – Карлотта Берлуми. Она убеждена, что я ее обожаю. С какой стати? Да, старина… Ты догадался? А, ты ж меня знаешь… да-да! Отличный перепихон, поверь мне. Певица, может, и никакая… но перепихон отличный.

Не в силах больше слушать, Карлотта выскочила из кафе. Она решила скрыться, сменила гостиницу и заперлась в номере. Стоя под душем, она рыдала, не понимая до конца, унижена ли больше как оскорбленная певица или как женщина, предложившая себя хаму-любовнику.

Появился ли Лючио Да в тот вечер в ее прежней гостинице? Во всяком случае, на концерте в Сан-Петронио он так и не показался, и больше она его никогда не видела.

После этого эпизода в голове Карлотты все встало на свои места: отныне за любым негативным событием она видела лишь одну причину – Марию Каллас. Теперь ее собственная судьба одновременно и ужасала, и обнадеживала Карлотту: ужасала потому, что редко кто на свете сталкивается со столь беспощадным врагом, а обнадеживала потому, что существование обрело необыкновенную ясность. Карлотта знала, чем объясняются ее проблемы и неудачи; козел отпущения был найден. Будь Каллас не гречанкой, а еврейкой, Карлотта стала бы фанатичной антисемиткой. Она пыталась найти места, куда гречанка еще не успела протянуть свою всесильную руку: деревенские залы, провинциальные оперные театры, салоны буржуа-меломанов, где имелся рояль. И, занимаясь своим ремеслом в укромных, зачастую плохо оборудованных, порой обшарпанных залах, она чем дальше, тем больше злорадствовала, что сумела ускользнуть от преследования. Здесь она не может перекрыть мне дорогу, не может помешать людям рукоплескать мне; я существую и противостою сопернице. Постепенная деградация Карлотты на сценах заштатных театров превращалась в своего рода победу.

Что касается мужчин, то она решила реже проявлять сердечную склонность, что позволило ей чаще заниматься сексом. Она привлекала и отвергала любовников, прячась от чувств, которые могла к ним испытывать, опасаясь, что, если кто-то из них займет место в ее жизни, Каллас в конечном итоге отнимет и его.

С тех пор Карлотта украдкой неустанно следила за соперницей: читала газеты, интересовалась новостями и слушала записи, которые крутили по радио; надев темные очки и шляпу с широкими полями, она даже покупала пластинки Каллас. Присматриваясь к слабостям и недостаткам певицы, она подмечала признаки грядущего упадка, ожидая момента, когда публика наконец воспримет все непредвзято, подтвердит ее выводы и свергнет Каллас с престола. Карлотта не ошиблась, заметив, что голосовые связки греческой певицы создают неконтролируемое вибрато, поэтому на некоторых длинных нотах возникало впечатление, что она тремолирует. Участившиеся выступления породили проблемы звуковой эмиссии, и вокальные недостатки Каллас стали настолько вопиющими, что час торжества был явно не за горами.

На званых ужинах Карлотта никогда не упускала возможности уязвить врага:

– Я случайно услышала один из ее концертов по радио: жалкая картина! Умопомрачительное вибрато. Форсируя звук и широко открывая рот, она больше не может контролировать звучание голоса. Мышцы живота, которые прежде ей верно служили, заплыли жиром; она больше не может держать опору на диафрагму.

Тем не менее слушатели, даже профессионалы, по-прежнему вели себя как бараны, блеяли «браво» и в восторге били копытами. Какая мерзость!

Карлотта была в Риме, когда в прессе появились сообщения, что Каллас скоро выступит в опере «Норма». В местной газете заранее восхваляли спектакль, утверждая, что именно о такой постановке мечтал композитор Беллини, который еще в 1834 году писал: «Опера должна вызывать слезы, внушать ужас и притягивать пением смерть». Эта фраза потрясла Карлотту. Притягивать пением смерть?.. Не важно! Она пойдет на спектакль, и там что-то произойдет. Что именно? Она не знала, но предчувствовала.