Сопротивление и покорность

Воздушные тревоги. Бомбоубежища для за­ключенных нет. При наличии такого количества рабочих рук ничего не стоило бы своевременно позаботиться об этом. Лишь для начальства со­оружен командный блиндаж. Надо сказать, что во время налетов лишь арестанты с верхнего этажа переводятся в камеры нижнего этажа. На вопрос, почему не спускают вниз и обитателей третьего этажа, мне было сказано, что это слишком хло­потно. Санитарного бункера нет вообще. Когда после тяжелого налета санчасть была разрушена, к перевязке раненых смогли приступить только после окончания бомбежки. Из головы не выхо­дят крики и бессильная ярость запертых арестан­тов во время жестокого налета, а ведь часть этих людей находится здесь из-за ничтожной про­винности, а то и вовсе безвинно. 700 солдат без всякой защиты подвергаются опасности прямого попадания бомбы.

Прочее. В экстренных случаях заключенный может вызвать персонал только с помощью высу­нутого из камеры флажка. Он может часами тор­чать из двери, не привлекая ничьего внимания, а кроме того, случается, что проходящий надзира­тель просто задвигает его в камеру, не пытаясь даже узнать, в чем дело. Если же заключенный при этом начинает стучать в дверь, то на него обру­шивается град ругательств. Если кто-либо из аре­стантов вне положенного времени заявит о боле­зни, он тем самым навлекает на себя ярость над­зирателей, поскольку доставляет им дополните­льные хлопоты; лишь с огромным трудом он мо­жет добиться, чтобы его отвели в санчасть. Я два­жды был свидетелем того, как заключенных, пи­ная ногами, вели в санчасть; у одного из них был острый приступ аппендицита, и его надо было срочно отвести в лазарет, у другого — продолжительная истерика.

Все подследственные, в том числе и совершив­шие незначительные проступки, конвоируются на допросы и следствие в наручниках; для солдат в форме это тяжелейшее оскорбление, угнетаю­щее их во время допроса.

Заключенные, назначенные для выноса пара­ши и раздачи пищи, получают мыло в таких же мизерных количествах, что и остальные арестан­ты.

ПИСЬМА ДРУГУ

18.11.43 

Я должен воспользоваться тем, что ты близко, и написать тебе. Ты ведь знаешь, что я лишен здесь даже возможности встречи с пастором... По­зволь сообщить тебе кое-что из того, что ты не­пременно должен знать обо мне. В те первые 12 дней, когда я был изолирован здесь как... пре­ступник с соответствующим ко мне отношением (в соседних камерах до сегодняшнего дня находят­ся практически только закованные кандидаты на тот свет), неожиданным образом помог мне Пауль Герхардт да псалмы и Апокалипсис. В эти дни я был избавлен от тяжких искушений. Ты — единственный, кто знает, что «acedia» — «tristitia» со всеми угрожающими последствиями часто пре­следовали меня, и может быть — я опасался это­го— беспокоился обо мне в связи с этим. Но я с самого начала сказал себе, что ни людям, ни дьяволу не доставлю этого удовольствия; если уж им так хочется, пусть сами позаботятся об этом; а я надеюсь и впредь стоять на своем.

Поначалу я ломал голову над вопросом, в са­мом ли деле то, ради чего я доставляю вам столь­ко забот, есть дело Христово; но быстро отмел этот вопрос как искушение и пришел к выводу, что моя задача как раз и заключается в том, чтобы выдержать в этой пограничной ситуации со всей ее проблематикой: это меня весьма обрадовало, и радость моя сохраняется по сей день (1 Петр 2, 20; 3, 14).

Лично себя я корил за то, что не закончил «Этики» (она, по-видимому, частично конфиско­вана), меня слегка утешало, что самое существен­ное сказал тебе, и даже если ты уже все забыл, то все равно каким-нибудь косвенным образом это проявится. А кроме того, мои идеи ведь еще не были продуманы до конца.

Далее, я воспринял как упущение, что так и не осуществил давнюю мечту — сходить как-нибудь снова с тобой к Причастию и все-таки я знаю, что мы — пусть и не телесно, но духовно — приобщились дару исповеди, разрешения и при­частия, и могу радоваться на этот счет и быть спо­койным. Но сказать об этом мне тем не менее хо­телось.

Пока было возможно, я приступил, помимо ежедневного чтения Библии (два с половиной раза прочел Ветхий Завет и многое вынес из этого чте­ния), к нетеологической работе. Статья о «Чувстве времени» выросла в основном из потребности восстановить в памяти мое собственное прошлое в ситуации, когда время с такой легкостью может восприниматься «пустым» и «потерянным». Бла­годарность и раскаяние — вот те два чувства, ко­торые постоянно держат перед глазами наше про­шлое. Но об этом подробнее скажу позже.