Сопротивление и покорность

Мне казалось, что было бы хорошо для нас обоих, если бы мы смогли быть в этот период вместе, поддерживая друг друга. Но, пожалуй, да­же «лучше», что это не так, что каждый должен пробиваться в одиночку. Мне очень тяжело, что я сейчас ни в чем не могу тебе помочь, за исключе­нием того, что я действительно каждое утро и каждый вечер при чтении Библии, да часто еще и на дню думаю о тебе. Обо мне ты можешь не беспокоиться; у меня на удивление все в порядке, ты был бы поражен, если бы навестил меня. Здеш­ние обитатели говорят мне то и дело — а это мне, как видишь, очень льстит,— что я «излучаю такое спокойствие» и что я «всегда такой веселый»; так что мои собственные, временами противополо­жные этому наблюдения над собой, по-видимому, беспочвенны (во что я, надо сказать, совершенно не верю!). Тебя удивили или, возможно, обеспо­коили бы разве что мои теологические идеи и вы­воды из них, и вот здесь мне тебя по-настоящему недостает; ведь я просто не представляю, с кем бы я еще мог поговорить об этом, чтобы кое-что про­яснить. Что меня постоянно занимает, так это во­прос, чем для нас сегодня является христианство и кем — Христос? Время, когда людям все можно было высказать словами (будь то теологические рассуждения или благочестивые речи), давно ми­новало; то же относится ко временам интереса ко внутреннему миру человека и к совести, а это зна­чит, и ко времени религии вообще. Мы прибли­жаемся к абсолютно безрелигиозному периоду; люди уже могут просто быть нерелигиозными. Те же, кто честно называет себя «религиозными», не практикуют религии никоим образом; возможно, под «религиозностью» они понимают нечто иное. Наши общие христианские возвещение и теоло­гия, насчитывающие 1900 лет, опираются на «априорную религиозность» людей. «Христиан­ство» всегда было одной из форм (вероятно, истинной формой) «религии». Если же в один пре­красный день окажется, что этой «априорности» вообще не существует, что это была временная, исторически обусловленная форма самовыраже­ния человека, если, таким образом, люди в самом деле станут радикально безрелигиозными — а я думаю, что в большей или меньшей степени это уже имеет место (по какой, например, причине эта война, в отличие от всех предыдущих, не вызы­вает «религиозной» реакции?),— что это будет значить для «христианства»? У всего нашего те­перешнего «христианства» будет выбита почва из- под ног, и нам останется довольствоваться в «ре­лигии» лишь несколькими «последними рыцаря­ми» или кучкой интеллектуальных лжецов. Мо­жно ли считать их немногими избранниками? Должны ли мы со всем пылом, раздражением или возмущением бросаться именно на эту сомните­льную группку людей, чтобы сбыть им наш то­вар? Должны ли мы накидываться на кучку не­счастных в минуту их слабости и, так сказать, «ре­лигиозно» насиловать их? Если же мы не хотим этого, если мы в конце концов даже западную форму христианства могли бы расценить лишь как предварительную стадию всеобщей безрели- гиозности, то какая ситуация создается тогда для нас, для церкви? Как может Христос стать Госпо­дом и для нерелигиозных людей? Существуют ли безрелигиозные христиане? Если религия пред­ставляет собой лишь внешнюю оболочку хри­стианства (да и эта оболочка в разные времена выглядела совершенно по-разному), что же такое тогда безрелигиозное христианство? Барт, един­ственный, кто начал размышлять в этом направ­лении, все-таки не реализовал и не продумал эти идеи, но пришел к позитивистскому пониманию откровения, причем это понимание в основном не вышло за пределы реставрации прежнего подхо­да. Для безрелигиозного рабочего или вообще для человека здесь ничего не решено. Вопросы же, которые ждут ответа, таковы: что означают цер­ковь, община, проповедь, литургия, христианская жизнь в безрелигиозном мире? Как мы можем гово­рить о Боге — без религии, т. е. без обусловленных временем предпосылок метафизики, душевной жизни человека и т. д., и т. п.? Как можем мы гово­рить (или, может быть, об этом даже нельзя «го­ворить» как прежде) «мирским» языком о «Боге», как можем мы быть «мирскими и безрелигиозны­ми» христианами, как мы можем быть эк-клесией, вы-званными, не считая себя избранниками в ре­лигиозном плане, а относя себя всецело к миру? Тогда Христос уже больше не предмет религии, а нечто иное, действительно Господь мира. Но что это означает? Что в атмосфере безрелигиозно- сти означают культ и молитва? Приобретает ли здесь эзотеризм или различение (ты ведь знаешь о нем у меня) предпоследнего и последнего новую значимость?

На сегодня я должен заканчивать, т. к. письмо сейчас уйдет. Через два дня я напишу тебе по это­му поводу больше. Надеюсь, ты примерно пони­маешь, что я имею в виду; думаю, тебе не скучно. Прощай пока! Нелегко писать все время, не слы­ша отклика; ты должен простить меня, если пись­ма получаются чересчур монологичными!

Я могу еще кое-что приписать.