Сорные травы

С удивлением для себя самого помог разуться Маше, сняв с неё кроссовки. Поймал её изумленный взгляд и кивнул в сторону залы, откуда доносился шорох и негромкий чужой женский голос. Наверное, медсестры.

В квартире запах лекарств усилился. Как будто я попал в помещение аптеки. В современных фармацевтических заведениях такой запах встречается редко – он остался в советских аптеках. Стерильная память прошлого.

Громко играла музыка.

Восемнадцать лет – это не много,
Когда бродишь по Тверской да без денег,
И немало, когда сердце встало,
А от страны тебе пластмассовый веник.

С удивлением я узнал Шевчука. Нет, такая музыка часто доносилась из квартиры Галины Фёдоровны. Но уже давно, с тех пор, как её сын Боря ушёл в армию, русский рок не сотрясал стены дома. А раньше порой даже соседи снизу приходили, умоляли прекратить рок-концерт в одиннадцать вечера. Боря никогда на децибелы не скупился – старался включить так громко, чтобы все были счастливы, и никто не ушёл обиженный. Жаль, не всегда соседи понимали души прекрасные порывы. И потому Шевчук, звучащий в квартире Галины Федоровны, меня удивил. Вроде ж Борька сейчас на Кавказе…

Тяжёлое предчувствие сдавило горло. Я ускорил шаг и почти забежал в гостиную. Рядом с соседкой – белой, как привидение, и как будто полупрозрачной – сидела медсестра и держала её за руку. Галина Фёдоровна тяжело дышала, кривя рот, словно ей было больно проталкивать воздух в лёгкие.

– Что случилось? – спросил я.

– Боря умер, – тихо ответила Галина Фёдоровна. И зарыдала звериным, чёрным плачем.

Я не выдержал – этот тоскливый бабский вой заставил сердце дернуться в болезненной судороге – выбежал на площадку, оставив Машу с соседкой. Врач смолил очередную сигарету. Глянул на меня понимающе, протянул пачку.

– Спасибо, – хрипло пробормотал я.

Неожиданно врач сплюнул и сказал:

– Уволюсь я, пожалуй. Сил нет.

Закурив и сделав полную глубокую затяжку, я выдохнул слова вместе с дымом:

– Так херово?

– Так везде, – мрачно бросил врач. – Каждый второй вызов. Смерть, смерть, смерть… И не прекращается.

– А я нет, останусь. Иначе вообще некому…

– Наш? – с интересом глянул врач.

– Хирург.

Устало облокотившись на стену, он неожиданно протянул мне маленькую серебристую фляжку.

– Будешь?

– Нет, – мотнул я головой. – И хотел бы, в больнице тоже задница полная. Но мне ещё с женой нужно поговорить. А это лучше на трезвую голову.

– Это да… – согласился мужик и сделал долгий глоток. Чуть слышно запахло хорошим коньяком. – Как знаешь.

От соседки вышла медсестра. Следом за ними, провожая, шла Маша. В спину им ударили начальные аккорды той же песни «ДДТ». Шевчук хрипло запел по второму кругу:

Умирали пацаны страшно,
Умирали пацаны просто,
И не каждый был снаружи прекрасным,
И не все были высокого роста.

Врач обернулся к моей жене:

– Присмотрите за ней. Инфаркт я не подтверждаю, похоже, приступ стенокардии. Все, что нужно, мы ей дали – думаю, через полчаса будет полегче. Говорите, у неё муж умер в тот день?

– Да, – кивнула Маша. – Галина ещё в себя не пришла, а тут этот звонок.

– Бедная женщина, – вдохнула медсестра.

– Присмотрите за ней, – повторил врач и, сгорбившись, пошёл по ступеням вниз, даже не посмотрев в сторону лифта. И через несколько секунд мы с Машей остались на площадке одни.

Маша обхватила себя за плечи и, наклонив голову, приглушённо сказала:

– Представляешь, Ив, там почти все в части умерли. Не один только Боря. Как у нас… Получается, и вправду так везде? Что происходит?

– Не знаю, Маруська, – растерянно сказал я. Мне и вправду было неловко – не было сил ни защитить, ни утешить.

– Обними меня, Ив, пожалуйста, – вдруг попросила Маша.

Я не мог отказаться. Да и, если честно, не хотел. Мы стояли на грязной полутёмной площадке, но на сердце вдруг стало очень светло – словно вернулось нечто давно забытое, чему даже названия не осталось.

А из полуоткрытой двери доносилось почти что пророческое:

Чем ближе к смерти, тем чище люди,
Чем дальше в тыл, тем жирней генералы…
Здесь я видел, что, может быть, будет
С Москвой, Украиной, Уралом…

Глава 5

Никто и никогда, ни в одной книге не упомянул, что совсем не важен калибр пистолета – дуло всё равно будет размером с солнце. Если будет направлено прямо на тебя. Чёрное-чёрное солнце, забирающее в себя весь свет дня.

– Уверена? – внезапно пересохшим горлом спросил я у Маши.

– Как никогда ранее, – пропела Маша, прищурив один глаз и выцеливая мне то ли лёгкое, то ли сразу сердце. Она стояла против солнца. И если силуэт жены скрадывался мягким вечерним светом, то чернота дула, казалось, игнорировала все физические законы, выделяясь чётко и ясно, как смертный приговор. Которым, по сути, и являлась.