Сорок одна хлопушка

Мы с сестрёнкой выбежали за околицу на пахотную землю, заросшую сорняками, но этот водитель мотоцикла, похоже, был, мать его, выдающейся фигурой в мотоспорте – он вёл мотоцикл через заросли трав высотой в половину человеческого роста, одна за другой преодолевал канавы с застойной водой, распугивая множество необычных диких животных, потомство смешанных совокуплений и гибридизации. Терзавшие психику вопли Вань Сяоцзяна постоянно звенели в ушах…

Вот так, мудрейший, пытаясь скрыться от этого хулигана Вань Сяоцзяна, мы ушли из родных мест, начали бродячую жизнь. Помотавшись три месяца в чужих краях, вернулись домой. Войдя в ворота, увидели, что всё в доме разворовано подчистую, не было ни телевизора, ни магнитофона, сундуки перерыты, ящики стола выдвинуты, даже котлы и те унесли, и оставшиеся закопчённые подставки под них представляли жуткое зрелище, как два беззубых рта. К счастью, большой миномёт так и оставался в углу пристройки, скрытый чехлом, на котором лежал толстый слой пыли.

Мы сидели на приступке ворот своего дома, смотрели на прохожих и то громко, то тихо плакали. Многие приносили глиняные горшки, бамбуковые корзины, пластиковые пакеты – и в горшках, и в корзинах, и в пакетах было мясо, ароматное, такое близкое – и ставили перед нами. Они ничего не говорили, лишь молчаливо смотрели на нас. Мы понимали, они надеются, что мы поедим мяса. Хорошо, добросердечные хозяева и хозяюшки, дядюшки и тётушки, старшие братья и сёстры, мы поедим мяса, мы едим.

Мы едим.

Едим.

Едим.

Едим…

Мудрейший, когда я почувствовал, что наелся, было уже не встать. Опустив головы и глядя на свои животы, которые надулись, как кувшины для воды, опираясь двумя руками о землю, мы потихоньку поползли в дом. Сестрёнка сказала, что хочет пить, меня тоже мучила жажда. Мы доползли до дома, но там воды не было. Под стрехой мы нашли ведро с водой, точнее, там было полведра сточной воды, возможно, дождевой, оставшейся с осени, в ней плавало множество дохлых насекомых. Несмотря на это, мы стали пить, пить…

Вот так, мудрейший, когда рассвело, моя сестрёнка умерла.

Я не сразу понял, что она умерла. Я слышал, как мясо у неё в животе повизгивало, увидел, что её лицо посинело, вши посыпались с волос – и только тогда стало ясно, что она умерла. «Эх, сестрёнка!» – завывал я, но плач мой был наполовину приглушён, потому что изо рта потоком извергалось непереваренное мясо.

Меня выворачивало и выворачивало, казалось, живот походит на грязный нужник, я чувствовал отвратительный запах у себя изо рта, слышал, как мясо ругает меня гнусными словами. Я видел, как извергнутые мной куски мяса ползают по земле, как жабы… Я исполнился к мясу отвращения и ненависти, мудрейший, с тех пор я поклялся: никогда больше не буду есть мяса, скорее, на улице землю буду есть, чем мясо, скорее, в конюшне лошадиное дерьмо буду есть, но не мясо, скорее, умру, чем буду есть его…

Только через несколько дней мой желудок очистился. Я дополз до реки, напился чистой воды с неокрепшим ледком, съел брошенный кем-то на берегу батат и понемногу набрался сил. Ко мне обратился подбежавший мальчик:

– Ло Сяотун, ты ведь Ло Сяотун, верно?

– Да, это я. А ты откуда меня знаешь?

– Как тебя не знать, – сказал мальчик. – Пойдём со мной, там тебя спрашивают.

Следуя за мальчиком, я пришёл в персиковый сад с двумя хибарками в центре, там встретил супружескую пару, они много лет тому назад продали мне, как металлолом, тот самый миномёт. Был там и мул, постаревший за много лет, он стоял перед персиковым деревом и уныло жевал засохший листок.

– Дедушка, бабушка… – Словно встретив родственников, я бросился на грудь бабуле, слёзы потекли ручьём и намочили ей полу одежды. – Мне конец пришёл… – с плачем говорил я, – ничего нет, мать умерла, отца арестовали, сестрёнка тоже умерла, умение есть мясо тоже исчезло…

Дед вытащил меня из объятий бабки и, усмехаясь, сказал:

– Глянь-ка туда, сынок.

В той стороне, куда указал старик, в углу хибары я увидел семь деревянных ящиков с написанными на них иероглифами, их я не знал, а иероглифы не были знакомы со мной.

Небольшим ломиком дед вскрыл один ящик, отогнул промасленную бумагу, и стали видны пять вытянутых предметов, похожих на кегли для боулинга с торчащими крылышками на конце; силы небесные – да это мины для миномёта, моя заветная мечта – мины для миномёта!

Дед осторожно вытащил одну и покачал у меня перед лицом:

– Изначально в каждом ящике было по шесть штук, в этом одной не хватает, всего сорок одна. Одну я вытащил, чтобы проверить. На крылышки привязал соломенные жгуты и швырнул с обрыва: грохот, сработало отлично. Звук взрыва перекатывался в горных ущельях, волки повыскакивали из нор.

Я смотрел на мины, поблёскивавшие под светом луны странным сиянием, смотрел в горевшие, как древесные угли, глаза деда, и ощущение слабости рассеялось, как дым, и в душе поднялся дух героизма. Сжав зубы, я проговорил:

– Пришёл твой последний день, Лао Лань!

Хлопушка сорок первая