Сороковые... Роковые

— Варь, я завтра доторгую, что осталось, и поеду в Фатерлянд, оттуда точно не вернусь, где-то затеряюсь. Какое счастье, что меня по настоящему полоскало возле этого бедолаги, ты ничего не знаешь, кроме как, «герр Шефер отбыл за товаром, обещал быть недели через две-три. Ключи никакие не оставлял». — Торопливо сказал он Варе, пока Меланья относила заказ.

Уже к концу дня предупредил своих работниц, что завтра им приходить не надо. Герр Шефер торгует тем, что осталось, и уезжает за товаром. Как приедет, вызовет их арбайтен.

Варя с Герби сидели, не зажигая света — ну, шлаффен герр майор!

А герр майор слушал тихий Варин шепоток.

— Герби, ты в самом деле хочешь знать, что будет впереди? Не взбесишься от узнанного? Меня вот не прибьешь во гневе?

— Найн, Варья, тебья — найн.

— Ну, что тебя интересирен?

— Алес!

— Ты лучше спрашивай, что знаю — отвечу.

— Когда закончится эта криг? Кто есть победит?

. -9 мая сорок пятого, капитуляцию подпишет Кейтель.

— Варум Кейтель?

— Потому что… ваш хваленый фюрер застрелится 30, вроде, апреля, а Ева отравится с ним за компанию. Геббельс всю семью отравит, Гиммлер захочет скрыться, не получится — ампулу с ядом во рту раздавит. Геринга, Риббентропа, Кальтенбруннера, ещё кого-то повесят после суда в Нюрнберге, кого-то американцы спрячут, кто-то лет пятнадцать, десять получит. Бормана с партийной кассой так и не найдут.

— Варум американцы?

— В сорок четвертом, где-то летом, когда наши уже пошли по Европе, открыли второй фронт, побоялись что наши до Ла-Манша дойдут.

— Майн Готт! Не поместить в голова. Варум?

— Варум — у нас теперь певица такая есть. Почему, ты спрашиваешь? А не ваш ли Отто фон Бисмарк говорил, чтобы никогда не трогали русских? А наш Суворов тоже: «русские прусских всегда бивали.» Сейчас в Сталинграде гигантская мясорубка, а конце января ваш Паулюс со всей своей шестой армией сдастся в плен. И пройдете вы в сорок четвертом по улицам Москвы, только пленными, летом, тысяч пятьдесят, что ли.

— Майн Готт!

— Да, летом сорок третьего под Курском будет страшенная битва, получите по зубам, и уже наши начнут наступать, и так до Берлина. Его возьмут 2 мая сорок пятого, а мой отец в этот день будет ранен.

— Варья, как трудно в такое верьить.

— Дальше, Германии будет две: Восточная — Германская Демократическая Республика с коммунистами, и Западная — Федеративная Республика Германии. В Берлине возведут бетонную стену, а в ФРГ столицей будет Бонн. И только в восемьдесят девятом году стену разрушат, и Германия станет одной страной.

— Генуг, Варья! Доволно! Ихь надо преваривать информацион! Майн Готт! — Герби уткнулся в Варину грудь.

— Вот, сынок, многия знания рождают многия печали, когда ещё самый мудрый царь Соломон сказал.

— Найн, я не есть зонн, я есть твой манн, мушшина.

— Мушшина, это да! Иди уже спать!

— Найн, без Варья — никак. — Он как-то неожиданно вскинулся, забормотав. — Мало времья, ихь хабе…

— Что ты хочешь?

— Либен!

— Герби, ну не говори таких слов, они тебе ещё для молодой фрау пригодятся.

— Плёхо ты менья знайт, ихь загте — намертво! Майне либе фрау — ист Варья.

— Герушка, ну нет у нас с тобой будущего, как бы мы этого не хотели. Ты — славный, ты такой замечательный, но и сейчас мы с тобой по разные стороны, а в будущем… Сам подумай, если и встретимся, ну, можно допустить такой вариант, тебе сорок четыре, а я только появлюсь на свет.

— Ихь дизе знайт, не надо потерять време!

— Ох, мальчик, мальчик, какому из Богов захотелось так пошутить над нами? Ведь трудно, скорее всего невозможно поверить в такое, вернуться на шестьдесят восемь лет назад…

А Герби спешил, он торопился надышаться, насмотреться на свое такое нечаянное, с неба свалившееся, нежданное, но безумно дорогое счастье. Он — блестящий аналитик, всегда тщательно и скрупулезно проверяющий все и вся, никому и никогда с первого раза не верящий, и так быстро и четко понял, что она, эта фрау, его и только его. Варья, старше его вполовину, такая необычная в суждениях, такая… Он молился как мог про себя, чтобы Бог дал ему подольше возможность видеть, трогать, любоваться его либен фрау.

Случилась у него «либер ауф ден ерстен блик» — любовь с первого взгляда.

Будь мирное время, он бы может и не обратил на неё внимания, а вот сейчас, в такое сумасшедшее время, когда каждый шаг надо просчитывать и тщательно контролировать, он как-то сразу четко осознал- это и есть настоящая, единственная любовь.

Ночью это был восторженный, просто боготворящий свою Варью, не выпускающий её из объятий даже крепко спящим, а днем… днем ему было невыносимо тяжело. Зная, что предстоит впереди его Фатерлянду, он с огромной брезгливостью стал относиться к таким вот «Кляйнмихелям», упивающимся возможностью творить зло безнаказанно.

Ядзя передала с Гринькой, что скоро не придет в Раднево, кашель немного приутих, но пока она добредет, по-новому застудится, и пусть Варя будет на хозяйстве.

А Василь… он сильно удивил Варю, которая, как всегда по их приходу, расцеловала своих детишек. Он взял четвертушку бумаги и написал всего одно слово: Мамушка!