Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939

Свою осведомленность о реальных планах руководства Рейха в отношении СССР — с участием Польши или без нее — советское руководство не стало скрывать в беседах в фон Риббентропом, прилетевшим в Москву на четырехмоторном «кондоре» 23 августа 1939 года и попытавшимся поначалу заговорить о духе братства, который, как он утверждал, связывал русский и немецкий народы. Ни о братстве, ни даже о нейтралитете не может быть речи, сразу же отрезал И.В. Сталин, так как «мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас». Единственным для СССР вариантом продолжения двусторонних отношений ради отсрочки войны оставался договор о ненападении, проект которого через посла фон Шуленбурга был передан Германии за несколько дней до приезда фон Риббентропа.

К такому выбору руководство СССР подтолкнул и тот самый провал англо-франко-советских переговоров о заключении трехстороннего договора о взаимопомощи, длившиеся уже несколько месяцев, а также военные переговоры в этих же рамках, начатые 5 августа. Перед их остановкой руководитель французской военной миссии генерал Жозеф Думенк извещал свое начальство в Париже, что «СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в пустую бумажку, не имеющую конкретного значения». Однако при этом он добавлял, что «провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позицию». Речь Посполитая ничего менять не собиралась. Переговоры, как и полагал Думенк, не привели к итогу, ради которого затевались.

Его пример — другим наука

Логика настойчиво ведет к выводу, что после провала тех переговоров, тем более вовсе не первого в отношениях со странами Запада, изменить формат своих действий на европейском политическом поле решило и руководство Советского Союза. Примером для него в данном случае послужил не кто иной, а польский маршал Юзеф Пилсудский, напоминание о чем упорно напрашивается на фоне нынешних варшавских — и не только варшавских — громких утверждений, что в развязывании Второй мировой войны виноват исключительно пакт Риббентропа — Молотова. Однако, если уж на то пошло, есть основания сказать, что в августе 1939 года Иосиф Сталин поступил точно так, как за пять с половиной лет до того сделал его тезка Юзеф Пилсудский. К концу 30‑х главный человек в СССР тоже потерял веру в возможность договориться о коллективных усилиях по обеспечению безопасности в Европе, потому, как и польский маршал, сделал ставку на «билатеральные», то есть двусторонние отношения со своими оппонентами и потенциальными противниками, решив поступать по принципу, из которого следовало, что, заботясь о собственной безопасности, каждый должен полагаться прежде всего на себя самого, даже только на себя самого. Поводов для подобного политического разворота у него уже стало больше, чем в свое время их имел Пилсудский. Если в 1934 году — при подписании польско-германской декларации о ненападении — соглашения о коллективной безопасности неприемлемыми считались только руководством Третьего рейха и Речи Посполитой, то в 1939‑м не стремились заключать такие пакты и главы других государств, во многом еще продолжавших определять политическую погоду в Европе или, как минимум, в значительной мере влиять на нее. Ни Великобритания, ни Франция не желали возлагать на себя какую-нибудь ответственность за развитие ситуации, они недвусмысленно настаивали на том, чтобы обязательства принимал на себя прежде всего Советский Союз. Но Сталин еще в марте 1939 года на очередном XVIII съезде ВКП(б) однозначно заявил, что «Россия не намерена таскать каштаны из огня для капиталистических держав». На старте третьей декады августа того же года он и дал согласие на приезд в Москву Иоахима фон Риббентропа и на подписание столь сильно ошарашившего многих соглашения.