Соседи

Но вот утихомирились, оторвались друг от друга. На новом месте Володька чувствовал себя прекрасно — уже освоился, прижился.

— Как доехал, хорошо? — спрашивала Лиза, обеими руками обмахивая разгоряченное лицо. — Сразу нашел?

— А что искать? Подумаешь, столица!

— А, говорить с тобой! Но ты хоть ел? Не голоден?

— Ну, матушка, — вмешалась Константиновна, — мели, да меру знай! Он что, на голодный мыс приехал? Ладно, ладно, некогда мне с тобой! — отталкивала она льнувшую к ней с поцелуями Лизу.

— Обедали? — спросила Лиза, оглядывая заставленный стол.

— Какой обед! — ужаснулся Володька. — Я уж всякий счет потерял: обед ли, ужин ли, еще что… Второй день самовар со стола не сходит. Пузо-то, видала?

— И этот замолол незнамо что! — проговорила Константиновна и потащила в сени остывший самовар.

Пока она орудовала сапогом, раздувая в самоваре угли, и, растворив пошире дверь на улицу, ставила трубу, Лиза с тревогой смотрела на Володьку: радость радостью, но как же они встретились вчера с отцом?

Володька понял ее сразу.

— А батя у тебя, — признался он, — гражданин серьезный.

— Мы сразу же уедем, — сказала Лиза. — Завтра же.

— Как хочешь. А то смотри — поживи пока. Я и один съезжу. Посмотрю, устроюсь как следует.

— Я уже все устроила. Вот увидишь! Знаешь, как здорово!.. Бабушка, — громко позвала она, — отец Феофан просил передать — завтра заедет.

Нарочно называя Рогожникова партизанской кличкой, Лиза краем глаза наблюдала за Володькой. И не ошиблась — Володька подозрительно повел бровью:

— Отец Феофан — это-о…

Невольно интригуя, Лиза ответила беспечным ровным голосом:

— Обыкновенно — поп.

Володька так и подскочил:

— Как поп?! Самый настоящий? Ну, мать, и жизнь начинается у нас! Нет, если хочешь — оставайся, а я поеду. Я же еще в жизни не разговаривал с попом!

Вошла Агафья Константиновна с красными от самоварного дыма глазами.

— Вы бы мне сосновых шишек насобирали, — попросила она. — С этими чурками одно мучение. Все глаза выест.

— Мы вам из Глазырей привезем, — пообещала Лиза. — Мешка два. Сразу на всю зиму.

Утомленно ткнувшись к столу, Агафья Константиновна погладила рукою угол скатерти и переглянулась с Володькой.

— Не знаю, девка, говорить тебе, не говорить… — начала она с подходом. — К нам вчера Сенька-милиционер заезжал.

— Знаю! — отрезала Лиза. — Их судить будут.

— Толку-то теперь? Ну, штрафу припаяют. У них денег — черт на полати не закинет. Вторую зиму мясо по лесопунктам продают. Живодеры и живодеры! Дома он, нет?

— Нету, — ответила Лиза. — Открыто все, а никого.

— А был дома. У-у, не попадайся лучше! Сенька здесь ночевал. «Никуда, говорит, они теперь не денутся». В область обещался ехать.

— Вот они, — доложил Володька, бойко выглядывая из окна на треск подлетевшего мотоцикла. — Снова вместе. Нет, страж порядка у вас молодец. Дело знает туго… Лиз, ты куда? — удивленно окликнул он вскочившую жену. — Лиз, может, мне с тобой?

— Ох, не ходила бы, — запричитала Константиновна. — Ох, зря…

На дороге Лиза увидела мотоцикл с коляской и отца с милиционером. Не здороваясь с ней, милиционер официально выставил подбородок и тронул мотоцикл. Лизе показалось, что он объехал ее брезгливо, как соучастницу преступления.

Она осталась наедине с отцом.

— Что это значит? — приступила Лиза, когда утихло стрекотание мотоцикла. — Как ты мог?

Отец, однако, веско осадил ее:

— Мы что, здесь орать будем или в избу пойдем?

Держал он себя хозяином положения.

— Ты вот что… — стал втолковывать он дома. — Кто его резал, тот пусть и отвечает. Понятно? А я тут ни при чем. Я его и пальцем не касался. И я это кому хочешь докажу. Пусть хоть год меня на мотоциклах таскают. Хоть год!

— Положим, пальцем-то касался, — не уступала Лиза. — Он же тебя узнал, к тебе вышел!

— Вышел… А я его звал? Я-то тут при чем? Он глупая скотина, а я отвечай? Придумали порядки!.. Сам виноват. И пошел он к черту. Его все равно кто-нибудь зарезал бы, дурака.

Наблюдая, как он сердится, но избегает смотреть ей в глаза, Лиза думала о том, что за весь вчерашний день, за все время поездки ее ни разу не назвали дочерью отца, а называли лишь племянницей Устина. Покойный целиком заслонил собой живого. И если раньше Лиза еще сомневалась, мучит отца все возрастающая память об Устине или не мучит, то теперь ей стало ясно — мучит. И постоянно мучит. Как ни старался он держаться, а казненный Устин, которого он сам со своего крылечка отпустил на верную гибель, все время тревожит его израненную совесть. Сам, сам навлек на себя эту пожизненную кару! Винить некого…

— Вот, вот, давай! — обиженно подхватил отец. — Мало тут было прокуроров, теперь еще ты явилась! Выучил на свою голову… Были тут уже судьи, понятно? А ты мне не судья!

«Не судья, — подумала Лиза и вспомнила Викентия. — И не прокурор. Действительно, как за это судить? Пришел человек, постучал — не открыли».

— Скажи… — спросила она, — неужели ты не подумал, что он может попасть в засаду? Ведь ясно и ребенку!

Кажется, как раз этого-то вопроса он и не терпел, не мог терпеть!