Соседи

Она разделась и легла, а Володька с Константиновной, потушив в горнице свет, оставили ее одну, словно больную, и ушли на кухню мыть посуду. Лиза слышала плеск воды и звяканье чашек. Володька, судя по всему, перетирал посуду полотенцем и без умолку о чем-то тараторил — намолчался за ужином. Потом дверь в горницу растворилась, из кухни упал свет, и Лиза, повернувшись, увидела Константиновну, а за ней Володьку: управившись со всеми делами, они тоже собирались ложиться.

— По-настоящему-то как сейчас верить? — продолжала Константиновна какой-то разговор с Володькой, — Это раньше легко было: народ, известно, дурной был, темный да неграмотный. Сказать по правде, и попы не лучше были — такие же оболды. О чем ни спросят попа, он одно свое: бог да боженька… да на небо поглядывает. А чего там выглядывать? По-нынешнему-то и вышло, что все это враки и обман.

— Значит, нету бога? — не отставал Володька и, увидев, что Лиза не спит, оживленно подмигнул ей: дескать, слушай, слушай!

— Тоже не скажу, — отозвалась Константиновна, и Лизе показалось, что старуха нарочно не замечает ребячьей дурашливости своего развеселившегося собеседника. — Зачем уж так сразу-то: нету!.. А вот утрешь ты, сказать к примеру, кому-нибудь слезу или просто хорошее слово скажешь, так внутри у тебя, на душе, на сердце, так ласково, так масляно сделается! И вот это, видать, в тебе как раз так боженька и радуется. А может, и не боженька, а так, душа просто… Это же говорится только… Но в это я верю!

Спокойное достоинство Агафьи Константиновны заставило Володьку устыдиться. Ему стало совестно за свои насмешливые домогательства. Забираясь под одеяло, он пробормотал:

— Что ж, резон, пожалуй, есть. Хотя о терминологии, конечно, можно спорить и спорить.

— Попроще, доктор, — вполголоса, чтобы не слышала Агафья Константиновна, сказала ему Лиза.

— Куда же проще-то!

— Тогда помолчи. Юморист нашелся!

— Ругаетесь, никак? — насторожилась Константиновна и пригрозила им обоим: — Глядите у меня! Скандалы эти — ну их лучше к дьяволу. Кому они нужны?

— Это мы так, — успокоила ее Лиза. — Просто доктор переучился малость.

— Демагог!.. — фыркнул Володька и забил ногами, подворачивая под себя одеяло.

— А ты?

Прибирая на ночь волосы и повязывая платочек, Константиновна рассуждала:

— В бога сейчас по привычке больше верят. Да и кто верит-то? Старики да старухи. И то не все. А вера настоящая должна быть. Нам отец Феофан проповедь говорил, и я запомнила еще с того времени. Осадили вроде враги один большой и важный город и стали домогаться, голодом его морить. Народу померло там видимо-невидимо. И вот в землю полегли все, а не покорились.

— Это когда же было, бабушка? — спросил Володька. — С татарами?

— Зачем с татарами? Я поняла — с Гитлером.

— Ленинград, — вполголоса подсказала Лиза.

— А ведь точно! — согласился Володька, удивляясь своей недогадливости. — Пискаревское кладбище!

— Вот что настоящая-то вера делает! — сказала Константиновна. — А ведь все живые были, каждый живой, — охота ли им было помирать? А померли, не покорились. Вот это вера!

— Я гляжу, — заметил Володька, — этот ваш служитель культа дело свое лихо вел. За такие проповеди и башку недолго было потерять.

— Едва не потерял, — сказала Лиза. — В гестапо сидел. Выручили в последнюю минуту.

— Вон даже как!..

Неожиданно стекло в окне взорвалось, посыпалось и зазвенело. По половицам горницы бешено запрыгал, ударяясь в стены, каменный увесистый голыш. Агафья Константиновна отшатнулась и подняла руку ко лбу, собираясь перекреститься, вскочил и стал озираться Володька, в майке, в трусиках…

Разбитое окно зияло чернотой, игольчатым провалом в страшную ночную пустоту.

— Шалава! Подстилка немецкая!.. — донесся с улицы истошный пьяный крик.

— Господи Исусе! — Агафья Константиновна перекрестилась. — Лизавета, это твой атаманствует. Окошки-то мы, дуры, не закрыли!

Володька, путаясь, стал натягивать спортивные брюки.

— Не смей! — сказала Лиза, поднимаясь и доставая со стула халатик.

— Так что теперь с ним — чикаться? — крикнул Володька, показывая на разбитое окно.

— Сиди. Я сама.

— Попомнишь ты меня! — по-прежнему неслось снаружи. — Кровью умоешься!

— Доченька, не ходи! Ох, не пущу… не надо! — заплакала Агафья Константиновна и, обняв Лизу, посадила к себе на кровать. — Что ты ему, дураку пьяному, скажешь? Он сейчас ничего и понимать не станет. Пульнет еще камнищем, да по голове.

Володька догадался щелкнуть выключателем, и в наступившей темноте стала видна дорога, улица за палисадником, и там, нагнувшись, шаря по земле руками, маячила фигура — искала камень.

— Опять! — сказал Володька. — Нет, я все же выйду.

Издалека вдоль улицы ударил вдруг качающийся долгий свет. Стали видны бугры и выбоины, наезженные колеи сухой дороги. Пьяный разогнулся, из-под руки стал вглядываться в того, кто едет, — узнал и, выронив подобранный булыжник, бросился бежать. По дороге мимо дома промчался, прыгая на кочках, ревущий мотоцикл с застегнутой коляской.

Пробоина в окне мерцала ножевыми острыми осколками. Лиза, приглядевшись в темноте, увидела, что Константиновна неслышно плачет.