Соседи (СИ)

Мамины мольбы перемежались всхлипами, слышать их было тяжело. Сердце реагировало против воли, но собственная еле переносимая боль, перелившееся через края отчаяние и страх погасили на мгновение всколыхнувшуюся в Ульяне жалость.

— Мама… Ты понимаешь, что человека убила? — глухо отозвалась она.

— У нас врачи от Бога, они его вытащат! — с жаркой убежденностью воскликнула мать. — Зоя всех уже обзвонила, она…

— Не понимаешь, — стянув с лица подушку, Уля воззрилась на маму. Пусть смотрит. Пусть читает ответ на свою просьбу в опухших глазах-щёлочках, на искаженном чувством неприязненности и отторжения лице. — Ты человека убила. Словами. Моего любимого человека. За моей спиной. Убила! У него нет никого, а ты… Знать не хочу, что именно ты ему сказала. — «Я ведь тогда тебя прокляну». — Только он себя после твоих слов отовсюду вычеркал. Никто не видел его и не слышал, больше месяца днем с фонарем не могли найти, а когда нашли… Ты вторглась в душу, о которой ничего не знаешь, прошлась по ней секирой, как только ты умеешь, и сплясала танец на костях. Ты… — очередная волна истерики уже накрывала, толчки воздуха рвали грудь, горло сипело, глаза горели, руки тряслись, но Уля всё ещё пыталась утихомирить зарождающийся шторм, понимая, что должна попытаться до матери донести. На прощание. — Ради меня старалась, да? Хотела уберечь? Так вот, ты меня уничтожила. И смотрела на меня все эти годы, этот месяц честными глазами. А я тринадцать лет спрашивала себя: почему?

Говорила и ощущала, как ненависть, вновь разгораясь, сжигает сердце и душу, как выступает наружу отвратительной гримасой. Это ужасающее чувство хотелось спрятать от матери за ресницами. Хотелось, чтобы видела всё. Чтобы понимала, почему о прощении её дочь не может и помыслить.

— Мама, ты оставила после себя руины, — глядя в наполненные слезами глаза, прошептала Ульяна. — У него ты отняла веру, у бабушки Нюры – сына, у его группы лидера, а у меня – любовь. Ты превратила наши жизни в ад, мама. Дважды растоптала мои чувства. Я не вижу смысла жить, ни в чем больше не вижу смысла. Мне хочется в окно.

— О чём ты? Какое окно?! — испуганно воскликнула мама. Рука её взлетела ко рту, а во взгляде горел страх. — Ты с ума сошла?

Уля думала, что, наверное, говорить такие вещи своему родителю жестоко. Наверное, говорить такие вещи неправильно. Наверное, признавшись, она дала маме причины серьёзно волноваться. Но ведь в эту ситуацию она затащила свою дочь сама, силком, не спрашивая мнения, опираясь лишь на собственное. Так пусть теперь знает. Пусть попробует, наконец, понять.

— Такое. Не сошла, — выдерживая тяжелый взгляд, просипела Уля. Остатки сил на борьбу с истерикой её покидали. — Не делай вид, что не понимаешь почему. Всё ты понимаешь… Как мне теперь простить тебя, скажи? Мы с ним могли бы… Егор мог бы быть сейчас… цел. Не было бы всего этого… — не хватало воздуха продолжать. — Неужели ты связи не видишь?.. И с папой тоже… Я верила тебе, я тебе доверяла. Зачем? Ты же… На что ты теперь рассчитываешь?.. Мама…

Язык явственно ощущал вкус горечи. «Мама» – слово, означающее самого родного, самого близкого. Защиту, безопасность и утешение. Тепло и уют, дом. Доверие. Любовь. Ласку. Мама – своему ребёнку поддержка и опора. Разве нет?

Где это всё?

— У меня нет больше сил объяснять тебе, мам. Уйди, пожалуйста. Просто уйди…

Кое-как поднявшись на кровати, Ульяна опустила ноги на пол. Пол кружился и плыл, пространство шло пятнами, а звуки глушились. Но там папа, он приехал за ней, а значит, нужно каким-то образом собрать себя на рывок.

Мама в отчаянии мотала головой, будто отказываясь принимать новый расклад. Но он сложился, и что им двоим теперь с ним делать – непонятно. Одно понятно: эта жгучая ненависть утихнет нескоро. А если Егор не выберется, не утихнет уже никогда.

— Улечка, я этого не хотела… Мне казалось, что для тебя он опасен, только поэтому я так поступила, — «Хватит!». — Разве могла я предполо…

И слушать это сил больше нет.

— Знаешь, кто оказался самым опасным человеком в моей жизни? — прервала Уля готовый обрушиться на голову поток оправданий, звучащих для неё сейчас отвратительно и нелепо. — Ты, мам. Ты превратила мой мир в выжженную землю. Ты. Не он.

По коридору разнеслись звуки тяжелой поступи, а следом раздался папин и одновременно вовсе не папин голос:

— Нашу дочь у тебя я должен был забрать сразу. Ульяна, всё, довольно с тебя. Поехали. Юля, поможешь спустить вещи? А доведу её до машины.

Ещё несколько секунд – и родные руки подхватили под локоть и загребли в охапку, защищая от злого мира, а глаза застила плотная пелена воды. Ещё минута – и на плечи накинули куртку, повязали вокруг шеи шарф. Вслепую обулась. Под ногами раздалось жалобное мяуканье: это Коржик пришёл.

— Я за тобой вернусь… — наклоняясь к коту, чтобы на прощание хоть за ушком почесать, прошептала Ульяна. Удерживать себя в состоянии равновесия по-прежнему не выходило: её постоянно куда-то вело. — Как только найду нам с тобой квартиру. Обязательно, Корж. Обязательно…