Соседка

– Леля, ну почему именно этот ВУЗ? Ну, что в Москве мало институтов что ли? – пыталась зайти с другой стороны Алла Сергеевна, надеясь, что Леля изменит решение. Но зная дочь, в глубине души понимала, что если Леля решила, то так и сделает.

– Мам, в Москве нет таких кафедр как там, – с мягкой улыбкой говорила Леля. – Я же буду приезжать на каникулы и на праздники.

– Да, конечно, каждые полгода. Бросаете мать старуху, – смеясь, говорила Алла Сергеевна, сдерживая подступавшие к глазам слезы.

–

– Скажи, что это не новый психопат. – Абдурахманов развернулся и отошел от тела. Лицо у него было бледное. – Еще с тем не разобрались, а уже еще один нарисовался. Массовое помешательство? Может в воздухе распылили, что-то такое, от чего у некоторых крыша съезжает на полную катушку?

Алексей, не отрываясь, смотрел на девушку. Наверное, это будет его следующим ночным кошмаром. А может быть, они будут чередоваться с предыдущим, связанным с девушками, которых они находили изуродованными и задушенными.

Жертва лежала на лужайке в дальнем конце парка. Казалось, будто она спит. На лице безмятежное выражение. Необыкновенно хрупкая, тоненькая, само воплощение красоты и юности. Тело девушки было расположено очень прямо. Руки прижаты к бокам. В темных волосах, уложенных в аккуратную прическу, похожую на те, что изображали живописцы времен средневековья, воткнуты бутоны алых роз. Картина могла бы показаться прекрасной, будь девушка жива, но смерть делала ее отвратительно-пугающей.

– Предварительная причина смерти – асфиксия, – сказал судмедэксперт, подошедшим следователям.

– Ее задушили? – удивленно спросил Ерохин. Никаких внешних признаков удушения на теле не было заметно.

– Утопили, – хмуро сказал медик. – Пока ничего больше сказать не могу.

– Ладно, работаем, – отчего-то с трудом проталкивая слова из горла, сказал Ерохин. Очень хотелось развернуться и просто уйти. Может быть, предел есть у всех? Даже у загрубевших, зачерствевших на работе следователей отдела убийств, вовсе не склонных к мелодраматическим размышлениям и реакциям с соплями, причитаниями и пустыми разглагольствованиями об ужасах этого жестокого мира.

–

– Лель, пойдем, потанцуем, – Генка, в костюме, галстуке, в начищенных до блеска ботинках выглядел отчего-то не взрослым, а наоборот наивно-трогательным. Здоровенный кадык, выпирающий на тощей, длинной шее, смешно двигался, когда Генка говорил. Леля почувствовала прилив какой-то материнской нежности к приятелю.

– Ты чего, правда, в Питер учиться поедешь? – прижимая к себе Лелю, взволнованно спросил Генка.

– Если поступлю, то да.

Генка вздохнул.

– А я в МАДИ пойду.

– Хорошо. Хотя, я думала, ты в художественную академию будешь поступать. Ты же рисуешь классно. У тебя талант.

– Да, туда знаешь какой конкурс. Навряд-ли я поступлю.

Леля улыбнулась.

– А ты попробуй. Вдруг, получится.

Генка тоже улыбнулся.

– Наверное, я, правда, попробую.

После того, как музыка смолкла, Генка позвал Лелю на улицу. В зале, наполненном выпускниками, учителями, родителями, было душно, шумно. На улице теплый, необыкновенно нежный вечер был полон тишины и приятной, после душного зала, прохладной свежести.

– Хорошо как! – Леля подошла к кусту сирени, росшему неподалеку от входа, и понюхала белые ароматные гроздья цветов.

– Леля, – Генка подошел сзади и встал совсем близко к ней. Она повернулась, и их взгляды встретились. – Я давно хотел тебе сказать. Я люблю тебя.

Она смотрела удивленно. Нежные губы слегка приоткрылись. Генка наклонился и потянулся к ним своими губами. Леля слегка придвинулась к нему. Она слышала звук его взволнованного дыхания, чувствовала непривычный, по-взрослому, исходящий от него, аромат одеколона, ощущала тепло его тела. Внезапно, перед ней встало совсем другое, не похожее на Генкино, лицо взрослого мужчины, так и не поцеловавшего ее. Мужчины, которого она больше не любила. Который больше не существовал для нее. Она увернулась от Генкиных губ, почти коснувшихся ее.

– Извини, – сказала она мягко и очень грустно. Генка смотрел обиженно. Он тяжело дышал. В глазах застыли слезы, разочарование, злость. – Я не могу. Я люблю другого человека.

Ей показалось, что Генка всхлипнул.

– Прости меня. Я знаю, что это больно, – она опустила глаза. Генка развернулся и пошел к выходу со школьного двора. Леля смахнула набежавшие слезы. «Я больше не люблю его!».

Из Дининой комнаты доносился звонкий, радостный голос. То и дело сестра заливалась счастливым смехом. Они с Георгием нередко разговаривали по полночи. Алла Сергеевна даже ругалась, говоря, что Дина разорит его такими долгими телефонными разговорами по межгороду.

– Ну, значит, у нас будет нищая семья, – смеясь, отвечала Дина.