Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии

Идея внутреннего пространства, третьей области, развивается во многих психоаналитических теориях. Д. Винникотт (2002) назвал третьей областью переходное пространство, которое существует между внутренней и внешней реальностью и является местом локализации игры, творчества и культурной активности. В теории Д. Винникотта символом единства младенца и матери служит переходный объект. Когда младенец выходит из состояния слияния с матерью, он носит с собой плюшевого медвежонка, который символизирует это единство, а во внутреннем психическом плане формируется образ матери. Это означает, что между матерью и ребенком не образуется пустоты, а появляется потенциальное пространство, в котором они, хотя уже отдельные, находятся вместе. В то же время ребенок, будучи отдельным в присутствии матери, обнаруживает свою собственную внутреннюю жизнь. Поскольку мать заботится о ребенке, он поддерживает значимость внутреннего образа, и потенциальное пространство постепенно заполняется другими воображаемыми образами, игрой и творчеством. В случае травмы, если происходит разрыв с матерью, ее образ постепенно тускнеет и способность использовать символ единства с матерью может оборваться. Разрушение надежности матери означает потерю значимого символа и пространства игры.

Исследования Винникоттом третьего пространства и способности играть дополняются идеей М. Фордхама (Fordham M., 1976) относительно символической области «как будто бы». М. Фордхам считал, что в результате тесного эмоционального общения матери и младенца происходит способность к образованию символов. Образ матери – это тот первый символ, который позволяет ребенку ощущать безопасность даже тогда, когда мать исчезает из поля зрения, понимать, что при этом она все равно существует. Способность удерживать образ матери развивается постепенно, и этому помогает поведение матери. Например, издревле мамы играют со своими детьми в хорошо всем известную игру, когда мать прячется за занавеской или спинкой кроватки, а спустя некоторое время появляется снова. С течением времени у маленького ребенка накапливается опыт возвращения матери. Способность к образованию символов продолжает развиваться, когда родители обогащают, в психологическом смысле, жизнь ребенка. У ребенка появляются любимые игрушки, с которыми он спит, книжки, зачитанные до дыр, коврик над кроваткой, первые красивые ботинки… Мать постоянно обращается к истории его жизни: «Помнишь, как мы приезжали сюда прошлым летом и ходили на озеро…». Так с помощью самых близких людей формируется внутренний мир ребенка, и он, став взрослым, припоминает целый ряд вещей, с которыми связаны нежные чувства, идущие из детства.

Недостаток способности к образованию символов, по мнению М. Фордхама, происходит из-за нарушения эмоциональной связи матери и ребенка, в случае отсутствия матери, а также в результате серьезного заболевания ребенка. В свою очередь, сильные психологические травмы могут нарушить уже сформировавшуюся способность к символизации. М. Фордхам рассматривал недостаток способности к символическому мышлению как отступление к единственности, выражающееся в отсутствии способности к «как будто бы».

Надо сказать, что еще первые психологи развития, изучавшие значение игры для развития ребенка, обращали внимание на символическую функцию, хотя и не использовали данный термин. В 1905 году Б. Краевский в книге «Горе и радость детского возраста» писал:

«…Получив куклу в руки, девочка испытывает роскошь материнства, не окупив его страданиями и не платясь за него тревогами. В играх руке ребенка повинуются и конь, и корабль. В играх он обладает сокровищами, знанием и искусством, созидающей и разрушающей все силой. Ребенок, наконец, потянулся к луне, ему вырезали полукруг из золотой фольги, и он имеет уже в руках луну, т. е. по крайней мере испытывает такое удовольствие, как если бы его несбыточное желание счастливо осуществилось…Для неудовлетворенных натур высшего склада, а в страдании и для остальных взрослых, таким как для детей игры, спасительным убежищем служат искусства. Если угнетаемая служанка зачитывается романами о маркизах и герцогах, если одинокие люди с упоением слушают дуэты в опере, отставной военный увлекается шахматами, то психологический момент, имеющий место в этих случаях, очень близок с тем, когда дети строят города из карт или пекут пироги из песка» (Краевский Б., 1905, с. 94–96).

В этих строках подчеркнуто психологическое единство игры и искусства как символического мира «как будто бы», который помогает человеку, когда он ищет возможность справиться с внутренней или внешней трудной ситуацией.

Сравним с высказыванием Винникотта: «В игре ребенок манипулирует внешними явлениями для обслуживания своей мечты и вносит в выбранные внешние явления чувства и смыслы из своего воображаемого мира…» (Винникотт Д., 2002, с. 96).