Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

Идзуми убедил начальника не останавливать съемки, обещая сократить расходы. И ему удалось сбить стоимость, когда он лично взялся за переговоры со студией. Конечно, ему вместе с Нагаи пришлось дать письменное объяснение допущенной халатности, но в результате мир увидел клип, который стал воистину грандиозным творением. В нем сама идея музыки MUSIC благодаря гениальному режиссеру получила великолепную огранку. Исполнители стояли прямо на культовом перекрестке в Сибуя. И вместе со звуками, извергавшимися из инструментов, буря, снег, гигантские волны – одна за одной стихии обрушивались на площадь. Уникальный визуальный ряд быстро стал темой бурных обсуждений в интернете, и всего через неделю после публикации видео набрало уже более миллиона просмотров – название музыкальной группы стало широко известно этому миру.

– Сколько там сейчас уже? На YouTube’е.

– Я сегодня утром заходил проверить: было больше трех миллионов.

– Хорошо идет!

– Вот только не все у нас это оценили. Танабэ-сан до сих пор негодует, сегодня утром случайно услышал их диалог с Осавой-сан, она ему высказала: «Это что получается, раз цель оправдала средства, то теперь сотрудникам можно простить все, что они устроили?» Стою, думаю: все, конец мне! – поделился Нагаи.

Впрочем, все это время уголки его губ и не думали опускаться. Он сделал паузу, чтобы вытащить из кармана худи телефон, и уставился в экран, осветивший его лицо.

Как ни посмотри, а Нагаи совсем не выглядел как человек, которому наступил «конец».

– А Осава-то что сказал?

– Сказал: «Да ладно тебе, раз все так удачно складывается, то и бог с ним!»

– Ну от него я другого и не ожидал.

– Ему и впрямь все равно, но вот Танабэ-сан чересчур близко к сердцу приняла всю эту ситуацию. В офисе они с начальником так и цапаются. Какие между ними всегда страсти! Какая химия!

Да уж, Нагаи не стеснялся в выражениях, но и не сказать, что Идзуми были противны такие речевые обороты: напротив, ему казалось, что коллега хорошо обращает в слова то, что сам Идзуми озвучить не может.

– Ох, опять они за свое.

– Милые бранятся… Да и пусть бранятся, нас бы только в свои игрища не впутывали.

– Да уж… А ты как? Уже есть идеи для следующего клипа?

Хочешь снова с тем режиссером?

– Ну уж нет, в следующий раз как-нибудь без его превосходительства гениальнейшего режиссера: научены уже. Все соки он из меня выпил… К слову, вы тоже выглядите немного измученно…

«Угадай, кто отчасти тому виной!» – хотел было сострить Идзуми, но его остановило неожиданно серьезное выражение лица коллеги: Нагаи оторвался от телефона, из-под козырька кепки на Идзуми украдкой смотрели глаза с двойным веком.

– У вас… с мамой все хорошо?

На работе знали о болезни матери: Идзуми все рассказал, предвидя, что ему, вероятно, придется внезапно брать отгулы или уходить пораньше. И в тот раз, когда Юрико с воспалением легких положили в больницу, он, откровенно описав ситуацию, с более легким сердцем смог преждевременно взять отпускные дни. Танабэ тогда еще подошла к нему со словами поддержки. В противоположность ей Нагаи все время держался безучастно и никогда в разговоре не затрагивал эту тему. От этого Идзуми было даже легче.

– Ты с чего вдруг… – потерялся Идзуми. Это были явно не те слова, которыми следовало отвечать собеседнику, выражавшему беспокойство о маме. Но Идзуми, сбитый с толку участливостью Нагаи, просто не успел сориентироваться и произнести заученные уже общие фразы.

– Признаться, у меня бабушка тоже… Было так тяжело.

Она в детстве со мной столько нянчилась, так обо мне заботилась! А вскрылось, когда я только-только устроился на работу. Когда я наконец вырвался, чтобы с ней встретиться… Я не думал, что болезнь уже успела так ее изменить.

– Альцгеймер?

– Лобно-височная деменция. Бабушка все противилась помощи сиделки, истерики регулярно устраивала, переедала очень сильно, еще и постоянно выбиралась бродить в одиночку. А у вас же и жена работает – наверное, даже оставить маму не с кем… Не представляю, как вы вообще справляетесь.

* * *

– Я раньше не рассказывал, но однажды мама на некоторый период оставила меня, – признался Идзуми жене ночью, лежа в постели, в тот день, когда они ходили навестить Юрико после выписки. – Ее примерно год не было. Я тогда учился классе в седьмом-восьмом, наверное, – продолжал Идзуми делиться тайной, предполагая, что Каори уже спит. По потолку спальни шла прямая тускло-белая полоса: огни ночного города нашли щель между плотными занавесками.

– Я догадывалась, что у вас что-то такое было, – коснулся слуха голос Каори. – Всегда в вашем общении чувствуется что-то… странноватое, что ли.

– Странноватое?

– Ну как бы объяснить… Вот смотришь на вас, и не понять: вы вроде бы и близки, а вроде бы и нет.

– Наверное, ты права… Честно: только сейчас заметил, что и сам не понимаю, насколько мы близки.

Идзуми пребывал в замешательстве от открытия, которое за него сделала Каори, но осознание принесло с собой душевное облегчение. И сейчас Идзуми вновь убедился в своей непроницательности.