Соцгород – 2 против секты

Люди в пути легко знакомятся друг с другом, сходятся, сдруживаются, обмениваются адресами, визитками, открытками, номерами телефонов и даже марками. Можно, не прерывая дороги исповедаться, выложить душу, отдать последнюю рубаху, выведать тайны. Можно насытиться новью, необходимою и не нужною тебе, не укладывающуюся в науку, логику, пугающую и отталкивающую, притягивающую и неудобоваримую. Мы – путешественники по времени и пространству любим сказки, легенды, истории правдоподобные и неправдоподобные, страшные, взахлёб рассказанные, великие, малые. Любим до дрожания на ресницах первых слёз, до глубины не исповеданных душ, до коварства и жёсткой невинной капли заячьей крови на кончике ножа. Сказки – детективы. Сказки – быстрописки. Сказки блокбастеры. Тем более, что. окутали нас иновремённые, тревожные, яблоневые, капустные заячьи шали. Опоясали нас морковными, звериными, мировыми следами. Вгребли, вграбастали, вчесали в дорогу. А Заяц перепрыгивал с одного дерева на другое, в одной ветки на другую. И не было слова такого, заклинания, заговора, чтобы остановить могучего, пламенного, огнеликого, травомерного Зайца. Он взлетал вверх, нырял вниз, вновь взмывал, как ангел белый, ангел милый! Затем, перекувыркнувшись, как в цирке, потешно взбрыкивал лапами. Осинки трепетали, хлопая в сосульчатые, снежнокрупитчатые, морозные ладони. И вновь воцарялась колдовская ведьминская тишина. Но Заяц не верил ей, он ещё больше настораживался, храня себя для прыжка в будущее. Когда он закончил свою сюиту, было уже заполночь. Никто не обещал ему успех. Но Зайца это не страшило. Многие его «невостребованные вещи» через некоторое время становились востребованными. Находились люди – ценители и почитатели его зимо-весна-осень-летописания! И не тревожно Зайцу! И не пустынно! И не темно в этом мраке!

Заяц готовился к весне. В ожидании деда Мазая, перемен к лучшему, сытому летнему периоду. Заяц передвигался по талому снегу. По просёлкам, по притоптанному, приосизлому насту. Продувные ветра царили в округе. Нежные совиные пришёптывания затихали после полуночи, в полдень по мышиному скреблись сосновые лапы о плотную стену полынного света. Близилось время первых экскурсий, радостных голосов десятиклассниц. Эгоистично счастливая пора!

Заяц прошмыгнул мимо крылечка, обогнул дорожку и притих под деревцем. Солнце слабо жестикулировало лучами заката. Зимние цветы повернули слабые свои головки в сторону исчезающих лучей. О, старомодный интерес к великому, мимо проходящему, углублённому в себя! А ткань растягивалась, эластичная, нарядная, целомудренная праздничная! Длины-то в ней – с аршин будет, а на десятилетия хватило, на столетия тоже! Дотянулась эта ткань до нашего века, продолжая тянуться-растягиваться, расширяться-увеличиваться, не утончаясь, не рвясь, шагрень да и только! Наши лоскутки ложились заплатками, пристрачиваясь к великой материи. Они ветвились бахромой, кружевами, бисером ложились, новогодним серпантином высыпались. Иногда прикалывались брошами или значками с изображением вождей, полководцев, конармейцев, античных героев. В центре всего красовались спортивные вымпелы и кубки, иллюстрирующие лыжные, конькобежные, лёгкоатлетические соревнования.

. И мы все были дорогой, сумасшедшей травинкой, качающейся между двух полушарий. Заяц шёл по сини, заласканный исчезающими, танцующими, солнечными зайчиками. Он пробирались сквозь Магаданскую, Читинскую, Ярославскую, Московскую, Петербургскую яростную красоту. Сквозь «А зори здесь тихие», «Лето Господне», «Приключения Чонкина», «Русскую красавицу». Даже Зайцу не распутать их подталые, осиянные, магнитные, полюсные следы. Охляблым облаком не засыпать, потешным рушником не закрыть, золой печной не очернить, предателем и злостником не опакостить!

Заяц выскочил на дорогу, покатился вниз с горы. Кто его видел поутреющей-вечереющей ночной прохладе?

Заяц бешено летел по насту, он перелетал с дерева на дерева с ветки на ветку. Его влекло неожиданное, вожделенное чувство. Сначала он перелетел Арктику, экватор и Антарктиду, затем задержался немного в Австралии, пошутил с кенгуру и беременной жирафой о погоде. Побалагурил с аллигатором насчёт стоматолога и, перепрыгивая пальму, влюбился в чудовище женского пола. У неё были необычайно тоскливые глаза, расположенные где попало, огромные ключицы, выпирающие из-под кофты и необыкновенно рыжая чёлка. Чудовище работала в местном ресторане, жители её называли Эс, но она больше смахивала на Квазимодо. Заяц заказал себе пышный обед, состоящий из морковного салата, тушёной капусты и яблочного сока. Эс нежно скривила пухлые африканские губы и сощурила вьетнамские глаза:

– Что-то ещё желаете? – спросила она так громко, что посетители вздрогнули.

– Мне нужна шкура каёта! – ничуть не удивляясь, ответил Заяц.

– Это вам дорого обойдётся.

– Жду вас в одиннадцать на Палубе.