Социум

На пороге стоял смутно знакомый здоровяк в генеральской форме какой-то туземной армии. Позолота, позументы, аксельбанты. За его спиной толпились военные рангом пониже.

— Господин Олеф, — генерал шагнул в комнату, и Олеф, наконец, узнал в нем обер-секретаря, — имею честь от лица губернатора Нуэва-Катальи герцога Леферта выразить вам глубочайшую признательность за посильный вклад в выявление сепаратистского подполья, подавление мятежа, восстановление конституционного порядка, укрепление взаимопонимания в мирах Анфилад.

Адъютант поставил на стол изящный ларец с инкрустированным на крышке полосатым цветком.

Генерал доверительно дотронулся рукой в перчатке до локтя Олефа:

— На Нуэва-Каталье вы отныне желанный гость! Можете быть уверенным, что губернатор окажет вам поддержку в любой надобности. Счастливо оставаться!

Поблескивая эполетами, делегация удалилась. Защелкнулся дверной замок.

В ларце обнаружилась верительная грамота с гербом Нуэва-Катальи, чек Банка Анфилад на шестизначную сумму и сувенирная бутылка катальянского черного. Олеф вдавил пробку пальцем и, закрыв глаза, присосался к горлышку.

Черное втекало в него, не принося ни запаха, ни вкуса, не обжигая и не смягчая горло. Олеф отставил ополовиненную бутылку. Чуть покачнувшись, повернулся к кровати и вывалил на покрывало содержимое саквояжа. Опустился на колени и осторожно взял в руки синий камушек. Сдул с него прилипшую крошку, отложил в сторону. Рядом с камнем лежало разное: осколок полупрозрачного витража, брелок из пористой зеленой древесины, блестящий болт с семигранной головкой, моток искрящейся шерсти…

Я их не убивал, твердо решил Олеф. Никого. Даже птичку. Так вышло.

Черного хватило еще на один затяжной глоток, и теперь его вкус раскрылся полностью, пронзил Олефа изнутри наружу, до мурашек. Уронив стул, он выбежал в туалет. Сквозь наклонное окно в мансардной крыше светили две небольшие луны. Олеф встал ногами на унитаз, толкнул окно, высунулся в узкую щель. Под ладонями чуть теплилась черепица.

Здешние звезды складывались в знакомые узоры. Олеф цеплялся за колючие огоньки взглядом в тщетной надежде сдвинуть их с места, натрясти из них снежинок и искр.

— Покажись!!! — глядя в небо, заорал он во весь голос, и в соседнем дворе завыла в ответ какая-то местная животина. — Покажи мое!!! Какую ручку дернуть?! Какую кнопку нажать?!!!

В окнах там и тут начал зажигаться свет. Небо молчало. Будущее не хотело разговаривать с Олефом. Он осел вниз, глупо ободрав живот и стукнувшись коленкой о раковину. Черное заполняло его без остатка, поднялось по горлу в щеки, уши, глаза, фонтаном ударило из темени…

Стук продолжался и продолжался. Настойчивый, деловитый, равномерный: пять ударов — пауза — снова пять ударов.

Олеф разлепил глаза, еще даже не пытаясь понять, где он или кто он. На четвереньках выполз из туалета, оперся о журнальный столик, поднялся в рост. На автомате заправил рубашку, мимолетно удивившись расцарапанному брюху. Пригладил волосы.

За дверью стояла девушка, вся такая белая, что больно смотреть. Кожа, волосы, одежда — все. Вот, оказывается, как выглядит смерть, спокойно удивился Олеф. Вот, значит, как.

— Вас зовут Олеф? — спросила девушка, глядя ему в лицо белесыми радужками без зрачков.

И наваждение развеялось, иссякло — Олеф вспомнил, в какой из Анфилад есть мир, где белыми глазами никого не удивишь.

— А тебе что с того? — огрызнулся он, закрывая дверь перед носом незнакомки.

— Это для вас, — торопливо сказала она и просунула в щель что-то пушистое и радужное.

Олеф взял это в руки. Чучело, совсем маленькое чучело. Клюв — не клюв, крылья — не крылья. Дрожащим пальцем Олеф провел по оперению птицы-карапушки. Чуть приоткрыл дверь, встретился с белым взглядом.

— Мне надо переодеться, — сказал он девушке. — Подождите внизу.

Юлиана Лебединская . Ангел. Кот

Посвящается моему отцу

Он был котом. А я — человеком.

Так уж получилось.

В тот день он не отходил от меня. Словно что-то чувствовал. Словно знал… Мне часто казалось, что он вообще слишком много знает для кота.

И это при том, что я понятия не имела, откуда он взялся. Я встретила котенка на улице, недалеко от небоскреба с моей ячейкой — черный шерстяной комок сидел грязный и голодный и пищал, как не в себе. Знаю, так не принято, я больше не отверженная и не должна поступать столь безрассудно, но… я забрала его к себе. Казалось, если не возьму, писк его будет преследовать меня до конца жизни. Оказавшись в тепле и поужинав, он принялся носиться по ячейке с яростными взмяками, словно буря. Так я и назвала кота — Бурей.

Потом все ждала сообщение на чип — оповещение, что это все-таки кто-то свой. Папашка мой, например — просто уведомление запоздало. Слишком запоздало. Такое бывает. Надеялась даже на это — а что, папа-кот, не так уж и плохо. И в то же время готовилась к извещению о нарушении, мол: «Вы, госпожа Амелия Жасмин, присвоили чужую душу, теперь вашей собственной хорошего ничего не грозит…»