Соцветие поэтов

После смерти матери Светлана Кузнецова осталась на белом свете одна. Тогда-то и обнаружилась главная врагиня в московской жизни —Римма Казакова. Именно таких бесчисленных оборотней, фантомами возникающих на поверхности писательской жизни, Светлана Кузнецова назвала «нечистью» в знаменитом стихотворении «Гадание Светланы». С более талантливой поэтической соперницей Казакова сражалась грязно и жестоко. Одна такая «кровавая битва» произошла во время писательской поездки на Сахалин. Поклонник Риммы Казаковой, Герой Советского Союза Василий Емельяненко, по наущению Казаковой, назвал Кузнецову проституткой, за что получил от Светланы пощёчину. В те времена дать пощёчину Герою Советского Союза было, мягко говоря... Светлане Кузнецовой пришлось срочно вылететь в Москву. Перепуганная случившимся, в ожидании публичной расправы она попыталась покончить собой. Божьим чудом осталась жива. Происшествие сказалось на будущей судьбе. Её прекратили печатать. Вытеснили из литературного пространства.

А Казакова лезла в подруги... После смерти матери Светланы, в минуты абсолютно понятных упадка и черноты, прислала домой Кузнецовой своего знакомого психиатра – помочь выбраться из депрессии после похорон. Дальнейшее нашумело на всю Москву. «Благодетельница» объявила поэтессу сумасшедшей — своей волей секретаря Союза писателей СССР заставила главврача литфондовской поликлиники внести запись о шизофрении в карточку Светланы Кузнецовой. От серьёзных неприятностей спасли вставшие на защиту честные литераторы и то, что рядом со страшным диагнозом главврач своей рукой приписал: «Запись сделана по звонку секретаря СП СССР Риммы Казаковой». После публичного скандала Казакову сняли с должности рабочего секретаря Союза писателей СССР.

Москва, огромный перенаселённый мегаполис, в творчестве С. Кузнецовой навсегда осталась городом-тупиком: «Этот город-тупик под холодной звездой, / Этот город, где я не была молодой, / Этот город, который меня приютил, / Но ни силы, ни гордости мне не простил...»

Эта бьющаяся за жизнь, пытающаяся разомкнуть круг трагического одиночества женщина в чёрном в начале восьмидесятых буквально потрясала. Жила – в нереальном для советской эпохи мире. Комната практически в центре Москвы – оклеена тёмно-синими обоями. Старинная чёрная мебель с резьбой и золочёными амурами. Тёмно-синие занавески на окнах. В провале рукотворного мрака, как звёзды в колодце, – блестят россыпи антикварного серебра. В небольших чёрных нишах – коллекция колокольчиков для вызова прислуги. Чёрное платье. Чёрная шаль. Светлые волосы заколоты на затылке в тяжёлый узел. Особая, утерянная в нашем веке сибирская купеческая стать... И — вечный траур по неудавшейся судьбе, женской и поэтической. «Мной создан мир, прообраз смерти некий, / Где не слышны другие голоса...» Через страшную пытку небытием пришлось пройти многим поэтам XX века. О своей литературной непопулярности в одном из широко известных писем свидетельствовала Ахматова: «Я оказалась довольно скоро на крайней правой (не политич.). Левее, следственно новее, моднее были все: Маяковский, Пастернак, Цветаева...» Эта краткая и ёмкая запись Ахматовой многое объясняет в судьбе многих русских поэтов XX столетия, в том числе и в судьбе С. Кузнецовой.

Так переплетались в Светлане Кузнецовой предельная открытость и беспощадность к себе, потеря веры и умение жить в самых трудных обстоятельствах, и – надрыв, надрыв, нескрываемый надрыв – от извечных русских униженности и оскорблённости. В одну из первых встреч я сказала ей осторожно: «Вы, Светлана Александровна, словно вышли из мира Достоевского. Есть в Вас какая-то часть Настасьи Филипповны». Зарделась, довольная тем, что её хорошо поняли.