Соцветие поэтов

Я обожаю дерзить и кусаться, прятаться в старый плед, по-вашему мне с небольшим за 20, зато по-моему, нет. Я чисто - пушиста, пока не спустилась с какой-нибудь дикой скалы, где ветрено, мшисто, и парашютисты, и планеры в виде стрелы. Я часто резка, даже неосторожна, бросаю хозяев и дом, я очень люблю шоколад и мороженое, и газировку со льдом. Я славно-приветлива, млеюще-ласкова, я, может, улягусь у ног - до первого летнего с яркими красками, до первых лучей на восток. Простите, мои одиноко-двуногие, я, может, ещё забегу. Есть только свобода, подъёмы и броды, и солнце на том берегу.

Страшные люди - психологи. Поговоришь с ними о погоде и вдруг внезапно понимаешь, что вся твоя жизнь - постоянный самообман. И нифига ты не крутой и не сильный. Потому что где-то глубоко - глубоко внутри, под сотнями кож и масок есть демон, который сильнее тебя.

Эффект Лаврентьевой

О цене, которую платит поэт за своё творчество, о стихах во сне и наяву, о казахских сопках и кубанской ржи Наталья Тованчева поговорила с поэтом Светланой Лаврентьевой, она же Кот Басё.

— Всё в нас из детства. Ваше детство было каким?

— Моё детство… Я смотрю сейчас на сына и понимаю, что он немножко не от мира сего. То есть он абсолютно социализирован, но иногда у него случается выпадение на какую-то свою волну. Он не то, чтобы живёт в параллельных реальностях, в мире, который сам себе придумал, но этот мир точно у него есть, и он периодически туда уходит. Для меня свой мир был ещё более важным, более важным, чем то, что происходило во внешнем мире. Во внешнем — перестройка, бесконечные очереди, гречка по талонам, мама на работе круглосуточно. Взрослые меня от этого мира не оберегали. Я знала и видела всё. Но я стояла в этих очередях, топтала валенком снег и придумывала, на что этот след от валенка похож…

— Валенком? Где это было?

— В Восточном Казахстане. Я до сих пор помню пол в магазине — из кусочков плитки. Я разглядывала камушки, думала, драгоценные они или нет, очередь толкалась, пахло то ли мясом, то ли рыбой… Мне не нравилась реальность, которая меня окружала, и я всё время пыталась себе придумать новую. Фантазии придумать новый мир типа Нарнии не хватало — я не умела придумывать единорогов, крылатых змеев и так далее, я пыталась наделить предметы, меня окружающие, какими-то скрытыми смыслами. Когда дедушка вёз меня в санках в садик, то я представляла, что еду в далёкое прекрасное путешествие, которое закончится чем-нибудь хорошим. Заканчивалось гадким садиком, но это уже были мелочи.

— Фантазии были важнее жизни?

— Да. У нас прямо за домом были сопки, предгорья Алтая. Я уходила туда, садилась на сопку, смотрела на закат, на город… Солнце уходило за горную гряду, и я представляла, что там, куда оно уходит, — удивительный, прекрасный мир. Настоящее — там, и оно происходит без меня. А здесь было скучно: садик, школа…

— Казахский учили?

— Да, с первого класса. Начало казахского гимна до сих пор помню, мы его на каждом уроке читали.

— А когда Вы на Кубань переехали?

— В тринадцать лет. Было ощущение удивительного приключения. Казалось, что вот сейчас всё поменяется. Всё. Я вообще человек, который крутит руль на 180 градусов. Если уж менять, так менять. Местожительство, цвет волос, из брюнетки — в блондинку…

— Были блондинкой?

— Да, была. Замуж выходила блондинкой. Эта резкость в решениях — свойство характера, от которого я с возрастом пытаюсь избавляться.

— Зачем?

— А я настолько нахожусь в эйфории от изменений, что ныряю в новую ситуацию с головой и не способна трезво оценить происходящее. А это мешает.

— Первые стихи когда появились?

— Всегда, сколько себя помню, я сочиняла. Лет с четырёх, может, раньше.

— С четырёх лет?