Соцветие поэтов

Корр. С этим тысячелетием у человечества связано столько надежд и опасений. Но не будем говорить обо всём тысячелетии, а поговорим о ближайшем времени. Как вам кажется, каким оно будет? Временем конфронтации, ненависти людской, терроризма, войн? Или есть шанс для расцвета поэзии, литературы, искусства, добрых чувств, о чём издавна мечтают люди?

Е. Евтушенко. Это будет время очень резкого противостояния идей агрессивного национализма, религиозной нетерпимости и человеческого разума, доброты, стремления к братству. Вся история человечества подводила к тому, чтобы когда-нибудь это противостояние станет отчётливым и ясным, чтобы выяснилось, кто кого. Я верю в разум человечества.

Но мне кажется, что в вашем вопросе вы допустили некоторую логическую ошибку, вы меня извините, когда спросили, будет ли это время конфронтации, терроризма или расцвета искусства. Вы знаете, что настоящее, большое искусство рождается именно во время этого человеческого противостояния. Оно рождается как призыв к разуму, сердцу людей. Если говорить обо всех великих произведениях, то они как раз основаны на осмыслении трагического опыта человечества. Почти все великие произведения написаны как некое предупреждение человечеству. Чем поэзия кажется менее необходима людям в какой-то момент, тем она более необходима, понимаете.

Корр. Я понимаю ваши слова так, что в этом нашем насквозь прагматическом и жутко технологическом XXI веке большой поэзии место останется.

Е. Евтушенко. Безусловно. То есть её значение даже возрастёт, хотя люди не всегда это понимают.

Возьмём хотя бы Россию. Когда отменили официальную цензуру как государственный институт, то моментально возникла коммерческая цензура, средства массовой информации оказались в частных руках. Но коммерческая структура постепенно превратилась опять в политическую, потому что все крупные средства массовой информации, особенно телевизионные каналы, оказались в руках каких-то групп, которые, как во всём мире, связаны с политическими группами. В Советском Союзе, надо отдать должное нашим переводчикам, даже в самые тяжёлые времена холодной войны, за исключением каких-то произведений, прямо критикующих наш образ жизни, в общем-то мы переводили очень хорошие западные книги, причём переводили на самом высоком уровне. Вы упоминали Киплинга. Хотя он и считался певцом империализма, мы же переводили всего Киплинга, и наши дети знали «Книгу джунглей», и это стихотворение «Если», о котором мы с вами говорили, тоже существовало в нескольких замечательных переводах. И Хемингуэя знали, за исключением книги «По ком звонит колокол», которая была не рекомендована к печати Испанской коммунистической партией.

Переводилось многое. Тогда у нас создалось впечатление, что на Западе существует гигантское количество скрываемых от нас нашей цензурой великих произведений. Это была наша иллюзия. Когда вместе с нашей официальной цензурой была уничтожена нормальная редактура, то, как будто взорвалась канализация, и вся пошлость, которую цензура наша всё-таки сдерживала, прорвалась к нам с Запада. И такое её количество было безмерное, что люди потеряли ориентир, что такое хорошо и что плохо, набросились на прежде запретные фрукты. Совершенно неправильно наши русские националисты упрекают Запад в том, что он наслал на нас порчу. Мы эту пошлость сами стали производить в огромных количествах. Подумайте о тех совершенно кошмарных текстах, которые поёт наша знаменитая и распоясавшаяся попса. Это же чудовищные тексты. После них люди уже не могут читать ни Пастернака, ни Мандельштама, ни Цветаеву, ни Ахмадулину.

И всё-таки в последнее время появилась тяга к поэзии. В 1993 году, в период размыва каких-то барьеров вкуса, я приехал в Ангарск и – невероятная вещь – у меня после полных стадионов было 200 человек в зале на тысячу мест. Я был потрясён. Мне сказали, что это ещё хорошо. Два дня назад был Спиваков со своими виртуозами, то на сцене было больше мест, чем в зале. В зале даже десяти человек не набралось. А когда приехал Миша Шуфутинский, о котором я не хочу сказать ничего плохого, то этот же зал в Ангарске чуть не разнесли. Но вы же понимаете, Спиваков и Шуфутинский — это явления разных категорий.

А сейчас попробуйте найти билеты на концерты Спивакова в Москве. И то же самое происходит с вечерами поэзии. В прошлом году мы выступали с поэтами уж в таких медвежьих углах в Иркутской области, и залы были переполнены. В Иркутске вечер длился четыре часа в огромном драмтеатре.

Каждый год я праздную свой день рождения в Политехническом музее в Москве. Сначала ходили шестидесятники в основном, а вот чем дальше, тем больше в зале видишь молодых ребят по 17-18-20 лет. В этом году в седьмой или в восьмой раз будет этот вечер.

Корр. В восьмой. И вообще, вы, как честный человек, заключивший договор с музеем на 25 лет, обязаны дожить до 2019 года, а там видно будет.