Соцветие поэтов

Зато лафа подвальному поэту:
Чем меньше гласности, тем мой язык длинней.

Сама ситуация политического противоборства у Саши превращается в игру, он воспринимает режим, как и все прочие, но реагирует асимметрично - он изобретает стихи. Стихи тут – не политический дизайн или, как сейчас, говорят пиар, он создаёт некий продукт, позволяющий поквитаться с противником изнутри в плоскости поэтического мира.

Идеи и взгляды

Академический взгляд: искусство и художественная литература - это мышление образами. То есть, так или иначе художник-поэт выстраивает некий свой взгляд, свою философию. Ерёменко этого не отрицает:

Мир продолжал стоять. Как прежде – на китах.
Но нам важней сам факт существованья взгляда.
А уж потом всё то, что видит он впотьмах.
Важна его длина. Длина пустого взгляда.

Поэтам не сложно колажировать образы, символизирующие опустившего голову философа, думающего думу. Ерёменко и иронизирует в адрес подобного шаблона, и сквозь этот шаблон рисует мысль, её работу, её звук и цвет, что, видимо, вполне возможно – ведь говорил же Кант про звёздное небо над нами.

Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.

Любимый объект для философской рефлексии Ерёмы – «идиотизм». Его заботит не эффективность экономической модели общества, его пугает олигофрения духовной жизни.

Идиотизм, доведённый до автоматизма.
Автоматизм, доведённой до идиотизма.

А вот это, пожалуй, брендовые строки Ерёменко-поэта:

Я мастер по ремонту крокодилов.
Окончил соответствующий вуз.
Хочу пойти в МИМО, но я боюсь,
что в эту фирму не берут дебилов.

Другой любимый объект – «свобода». Эта «свобода» - не «открытое общество», открывающее рынки для экономической экспансии развитых стран, он говорит о свободе, которой горели юные Пушкин с Чаадаевым. Он не пиарит «либеральные ценности», он говорит о свободе, как уважении достоинства личности.

Пусть один работает на пне,
А другой – за письменным столом.
Но человек работает – во сне,
Интересном, как металлолом.

Потому, что он не ЭВМ.

Даже если служит в МВД.
Вне систем, конструкций или схем,
Всё равно очнётся на звезде,

Там, где я, свободный дзэн-буддист,

Не читавший Фрейда и Лилли,
Сплю, как величайший гуманист,
На платформе станции Фили.

Свобода - не продукт экономического развития или результат промышленного производства, это и не голосование за какую-то партию, это просто выбор свободы. И Ерёма не романтический мечтатель-утопист, он понимает, что кто-то эту свободу никогда не выберет.

Нас разыграют, как по нотам.
Одних – по тем, других по этим,
Ты станешь ярым патриотом,
Я – замечательным поэтом.

Молчание

Потом наступило молчание. На этот казус обратили внимание многие. Замолчали многие, замолчали по-разному. Возникло «нарастающее равнодушие общества к литературе как явлению духа». Одни пошли навстречу новой простоте: быть доступнее и практичнее. Кто-то «поддался соблазнительным нигилистическим импульсам эпохи». Продолжаем цитировать автора из интернета: «Другие избрали для себя эстетическое гетто, где занялись игрой в бисер, произведя заодно кучу понятийного хлама, мотивирующего статус писателя как почти уже живого музейного экспоната или как полуживой декорации к заархивированным смыслам великой традиции, сыгравшей в ящик». Третьи (это о нашем протагонисте) – «замолкли (в том числе лидеры своего поэтического поколения Иван Жданов и Александр Ерёменко)». Есть и четвертые, и пятые. Стало быть, речь о некотором явлении.