Сотворение любви (ЛП)

Карлотта внимательно меня выслушала и, когда мы уже входили в бар, сказала, что в ее случае речь шла бы о двух женщинах, поскольку она никогда не испытывала тяги к мужчинам. Хотя она и старалась влюбиться в кого-нибудь или, по крайней мере, почувствовать возбуждение, но затем испытывала страх, что вынуждена будет решиться на жизнь, которая наверняка доставила бы ей проблемы, споры с родителями, которая сделала бы натянутыми ее отношения с оставшейся семьей. Она происходила из семьи среднего класса, не особенно набожной, но привязанной к традициям таким, как брак и крестины. По характеру Карлотта была очень вялой и знала, с каким трудом ей пришлось бы отстаивать свою сексуальную ориентацию. Она и сама хотела поменять свои пристрастия, но безуспешно. Она пыталась также полюбить и меня, потому что я казался ей вежливым и внимательным мужчиной и не надоедал ей поцелуйчиками, но ничего не получалось. Ей нравились женщины, и те, на кого она смотрела, были не Адонисы и Аполлоны, а Венеры и Дафны, она взглянула бы на мою сестру, а не на меня. Если она была со мной, то, ей на самом деле было приятно мое общество, исключая эту глупую и несколько неловкую привычку брать ее в музее за руку. А, помимо всего прочего, она была со мной и потому, что надеялась на то, что когда-нибудь моя сестра присоединится к нашим посещениям Прадо, или я приглашу ее на какой-нибудь праздник, где она встретится с ней. “Она так похожа на Аталанту, ты не находишь? – спросила меня Карлотта. – Поэтому я снова и снова прихожу полюбоваться на эту картину. Мне всегда нравились подобные женщины, пухленькие, но с маленькой грудью,” – призналась она. У моей сестры и в самом деле слишком маленькая грудь для ее широких бедер. Хотя при ее характере и внешности матроны ей больше пристало бы иметь роскошную грудь необъятного размера, чтобы прижимать к ней детей, мужа и друзей. “Ну вот, теперь ты все знаешь, – сказала Карлотта. – Не знаю, захочешь ли ты и дальше сопровождать меня в моих походах в Прадо”.

Я перестал ходить с ней в музей, но лишь потому, что несколько недель спустя оказался

так загружен учебой, что вынужден был отказаться от большей части своих занятий, не касающихся университета. Хотя, вполне возможно, на мое решение подействовал также тот факт, что после признания Карлотты у меня никогда не возникало желания взять ее за руку. И не потому, что она перестала быть для меня привлекательной, едва я узнал о ее сексуальной ориентации, скорее, наоборот, она стала более желанной оттого, что я знал – ей нравятся женщины. Не знаю, отчего так происходило, то ли оттого, что я рисовал в своем воображении ее вместе с другой женщиной, а может быть, оттого, что завоевать ее казалось мне ужасно героическим делом, из которого я не мог выйти побежденным. Если покорить Карлотту мне не удалось бы, я мог бы приписать это ее сексуальным наклонностям, а вот если получилось бы, это заставило бы меня почувствовать особенную гордость за свое обаяние – еще бы, даже лесбиянка влюбилась в такого мужчину, как я. Но у Карлотты мои прикосновения вызывали досаду, и я отчетливо понимал, что это выходило за пределы ее желаний. Все это заставляло меня чувствовать себя навязчивым, словно я расточал комплименты женщине, которой подобного рода фамильярности не доставляют удовольствия.

И вот теперь, я возвращаю былое, придя в музей с Кариной. В конце концов, я выбрал три

картины из мысленно составленного мною списка. Не знаю, но, может для того, чтобы произвести на нее впечатление, я рассказываю ей о ханжеском лицемерии картин “Сусанна и старцы” на тему библейского сюжета, неприкрыто осуждающего похоть двух старцев. Осуждая этот смертный грех с одной стороны, с другой картина служит удовлетворению той же самой похоти мужской части аудитории. Хоть Сусана, негодуя, пытается прикрыться, на самом деле она показывает часть тела другим тайным соглядатаям, лицезреющим ее, то есть нам, тем, кто останавливается перед картиной. “Старцы – это мы, – говорю я Карине, – мужчины, остановившиеся перед картиной, чтобы созерцать тело Сусаны, когда она думает, что прикрыта”. Также я веду ее посмотреть “Лежащего Иисуса” Вальмиджана, и она говорит, что уже даже и не помнила, что в музее были скульптуры, она нечасто к ним приходила, к некоторым из них – еще будучи студенткой. Она сосредотачивалась только на картинах. Я заканчиваю путь у “Портрета бородатой женщины” Ривера. Карина рассматривает ее с меньшим вниманием, чем предыдущие, думаю даже с определенным нетерпением, словно в музей она пришла только потому, что я ее просил, а теперь наш визит без всякой необходимости начинал затягиваться и задерживать наш разговор о ее сестре.

- На самом деле… – говорит она, едва мы сели за столик бара “де Корреос”. ( Это было