Сотворение любви (ЛП)

- Я тоскую о ней, – быстро отвечаю я, ничего больше не добавляя. Внезапно я чувствую, что безумно устал от этого фарса, выйти из которого я могу только с еще б'oльшим драматизмом. Сейчас у меня нет желания сочинять байку, которая может повернуть все так, что Карина продолжит разговаривать со мной и захочет время от времени встречаться. – Я тоскую о ней. – Я не намерен оправдываться, потому что в этих четырех словах есть что-то очень точное, хотя довольно глупо кому-то тосковать о том, кого никогда не знал, с кем даже не был никогда знаком. Но мне ужасно хотелось бы, чтобы Клара была с нами в этом баре, хотелось бы послушать ее разговор с сестрой, узнать ее жесты, звучание голоса. Я тоскую по ней, как тоскуют по счастливым годам детства, которое уже не будет с нами. Это ностальгия, тоска по тому, чего никогда не будет, какое-то неуловимое предчувствие того, какой могла бы быть наша жизнь, но никогда, никогда не будет.

Карина берет мою руку, лежащую на столе, и ласково проводит пальцами по ладони. Я вижу ее повлажневшие глаза, но это меня не удивляет. Она усаживается снова, но не для того, чтобы воодушевить меня на продолжение рассказа, а потому, что считает, что понимает меня. Она думает, что мой поцелуй объясняется тем, что я находился совсем близко от нее, и хотел затащить ее в постель. Именно это подразумевалось в четырех, сказанных мною, словах. У нее и в мыслях не было, что моя тоска – всего лишь выдумка, фикция. Карина думает обо мне, как о мужчине, который не смиряется с потерей и цепляется за то, что она могла бы быть самой лучшей заменой своей сестры. Еще один раз два человека, собирающиеся разделить значимость молчания, хоть и чувствуют себя такими близкими, но они гораздо дальше друг от друга, чем думают. Я не объясняю возникшее недоразумение, потому что это значило бы раскрыть свой обман, а поскольку Карина кажется мне женщиной принципиальной, можно сказать, нетерпимой к слабости, она, скорее всего, отдалилась бы от меня. Как будто утверждать то, что я знал ее сестру, даже не будучи с ней знакомым, было хуже того, что я не мог вытащить ее из печали.

На улице, перед дверьми бара, Карина обнимает меня, как могла бы обнять близкого

родственника. Какое-то время она прижимается ко мне, я чувствую ее тело и наслаждаюсь прохладным вечерним воздухом, звуками едущих по дороге машин, касанием ее волос, щекочущих мое лицо – всеми, взятыми вместе, ощущениями, взволновавшими и меня. Но я не стану плакать, у меня нет в этом необходимости. Мои чувства всегда удивительно сухи и ограниченны. Мне незнакома огромная, всепоглощающая океанская страсть, у меня никогда не возникает чувство, что я расплавляюсь в теле какой бы то ни было женщины. Находятся те, кто говорят, что во время оргазма наше сознание как будто разрушается, и это называется маленькой смертью, потому что мы словно бы теряемся, растворяемся в чем-то непостижимо, безмерно огромном. Но, когда я расплываюсь, то я нигде не теряюсь, наоборот, я еще больше осознаю себя самого, свои границы, удовольствия, умещающиеся в моем теле. Я почти забываю о женщине, с которой нахожусь. Например, сейчас, обнимая Карину, я сам, как никогда, больше себя самого же.

Карина отстраняется от меня, глаза ее все еще влажны от слез. Она проводит пальцем по

моим губам то ли прося ничего не говорить, то ли лаская, а, может и то и другое, не знаю. И вот она, не спеша, направляется вверх по улице Алкала. Она идет гораздо медленнее обычного. Шаги Карины неторопливы, а ее тело впервые кажется мне нежным, податливо-мягким и слабым, телом человека, не знающего, куда он бредет и не скрывающего это.

Я прихожу домой возбужденный, как человек, только что преодолевший препятствие,