Сотворение мира

Этот мир — чахлый призрак. Бесплотный, костлявый.
Люди, чуть съединившись, опять разрывают уста.
И бегут, будто в астме дыша, и спеша — Боже правый! —
Во бензины автобусов, на поезда…

Вот и ты убегаешь. И пальто твое я проклинаю,

Потому что не руки вдеваешь в него, а такую тоску,
Что страданья больней, чем прощанье, я в мире не знаю,
Хоть прощаться привыкли на бабьем, на рабьем веку!

И бежишь. И бегу.

И от нас только запах остался —
Вкруг меня — запах краски,
Вкруг тебя — запах модных дурацких духов…
Эх ты, призрачный мир!
Под завязки любовью уже напитался.
Мало всех — прогоревших, истлевших — людских потрохов?!..

Но, во смоге вонючем спеша на сиротский, на поздний автобус,

Шаря семечки мелочи,
Ртом в чеканку морозных узоров дыша,
Будем помнить: разлука — то мука во имя Живого, Святого,
Что не вымолвит куце, корежась, живая, немая душа.

Реквием для отца среди ненаписанных картин

СОН

Алмазоносной, хрусткой, грозной печью
Горят снега вокруг того жилья…

Наедине с тобой, с родимой речью —

О мой отец, дочь блудная твоя.
Там, на погосте с луковицей яркой, —
Лишь доски да прогорклая земля…
Ты дал мне жизнь и живопись — подарком:
Сухим огнем, когда вокруг — зима.
Давились резко краски на палитру.
И Космос бил в дегтярное окно.
Бутылка… чайник — бронзовою митрой…
То натюрморт, любимый мной давно…
О, Господи!.. Что светопреставленье,
Когда, вдыхая кислый перегар,
Глядела я, как спал ты в ослепленье
Ребячьих слез, идущих, как пожар?!..
А мать, застлав убогие постели
И подсчитав святые пятаки,
С твоих картин стирала пыль фланелью,
И пальцы жгли ей яркие мазки!
Ты спал среди картин, своих зверяток,
Своих любовниц, пасынков своих,
И сон, как жизнь, и длинен был, и краток,
И радостен, как в голод — нищий жмых,
И страшен, как немецкая торпеда,
Как ледовитый, Северный, морской
Твой путь, когда вся живопись — Победа,
А вся любовь — под палубной доской!..
Малярство корабельное! Мытарство
Пожизненное! Денег снова нет
На краски…

Спи. Придет иное царство.

Иной с картин твоих пробрызнет свет.
И я стою. Мне холодно. Мне кротко.
Со стен лучатся зарева картин.
Ледок стакана. Сохлая селедка.
Такой, как ты, художник — лишь один.
И детство я свое благословляю.
И сон твой окаянный берегу.
Тобой ненамалеванного Рая,
Прости, намалевать я не смогу…
Но — попытаюсь! Все же попытаюсь
Холсты, что не закрашены тобой,
Сама — замазать…
И в гордыне каюсь,
Что кисть — мой меч.
Что долог будет бой.

ТРОИЦА