Сотворение жизни. Поиск своего пути

10. Неизбежное условие

На одной из конференций, которая была посвящена «тёмной стороне личной и общественной жизни» и организована совместно Образовательным центром им. К.Г. Юнга в Хьюстоне и Колледжем отличников при Университете Хьюстона, моя коллега поделилась сильным переживанием, которое испытала на похоронах отца, – её буквально парализовало от ненависти к себе. Могильщик (яркая метафора для бизнесмена, который выступает в роли психопомпа Аида) попросил её помочь найти несущих гроб на похоронной процессии, а она не смогла пошевелиться и разрыдалась от навалившегося чувства вины. Даже спустя время она не смогла отпустить эту ситуацию, оставаясь, по сути, главным и единственным своим обвинителем. Мы все хотели ей как-нибудь помочь, поддержать и напомнить, что подобные события носят архетипический характер и затрагивают как минимум базовые комплексы. Простить за то, что она не могла простить себе сама, – за уязвимую человечность.

Большинство из нас не нашло бы более жестокого и искусного обвинителя, чем они сами. Ещё Кафка говорил, что считает свою жизнь бесконечным заседанием военного трибунала. Со временем я пришёл к убеждению, что если человек хочет, чтобы его воспринимали всерьёз, по крайней мере к середине жизни должен собрать немалый список своих недостатков, повторяющихся неудач, которые постигают его перед лицом глобальных вызовов, и частых путешествий в пустыню эгоизма и трусости.

Подобно мореходу Кольриджа, мы всегда путешествуем с мёртвым альбатросом на шее, который олицетворяет вину, мелочность и грех соучастия. «Соучастие» назвал нашим главным преступлением Альбер Камю в книге «Падение»: соучастие в огромном социальном зле, которое процветает вокруг нас, или более личное – в нашем избегании, рационализации и молчаливом согласии.

Мы все становимся «квислингами», или предателями, когда оказываемся перед потребностями души или даже перед сознательными этическими нормами, которые исповедуем. Или, подобно Д.Х. Лоуренсу в его автобиографической поэме «Змея», мы признаемся, что испытываем трепет перед величием жизни, а ещё до того, как окажемся приглашены к диалогу, прячемся, ускользаем, потому что до ужаса боимся глубины, которая может перед нами открыться. Вместе с Паулем Ти́ллихом мы признаемся в преступной банальности, в бегстве от этой глубины, верного служения и целостности. Кто не виновен в банальности? Многие из нас живут в гетто вины, и мы не испытываем радости от того, кто является нашими соседями.

Чтобы иметь надежду пережить вторую половину жизни, необходимо наконец научиться себя прощать. Глубокое определение «благодати», данное Тиллихом, – это способность принимать себя, несмотря на то что мы неприятные и нежеланные. Благодать, возможно, легко предложить другим, но очень трудно дать её себе. Да, в мире полно тех, кто погружается в рационализации и избегает брать на себя ответственность, но люди, которые держат эту книгу в руках, возможно, окажутся среди обитателей того из кругов описанного Данте Ада, который предназначен для тех, кто знает, где заканчивается ответственность. Поэтому моя коллега, которая сокрушалась из-за своей неспособности держаться на высоте на похоронах отца, в действительности стала выше – с точки зрения нравственности. Её природа получила искупление именно потому, что сама она отвергла любую его возможность. Являясь недостойными, мы все достойны, и нас искупает наша способность чувствовать, что мы не заслуживаем искупления.

* * *

Мухи настолько могущественны, что выигрывают сражения, парализуют наш разум, разъедают наши тела.

Блез Паскаль. Мысли

Если, как говорил Паскаль, состояние человека состоит из «непостоянства, скуки и тревоги»[67], то мы видим, что с XVII века мало что изменилось. С тревогой всё понятно, ведь наше состояние в лучшем случае идёт бок о бок с опасностью и неопределённостью. Но скука, когда мы окружены столькими отвлекающими факторами, призванными нас развлечь и отвлечь от важного? Насколько больше их сегодня, чем четыре века назад, а главное – что такое это «важное»? Может быть, великая бездна бытия? Как предлагает Джеймс Джойс в «Мертвецах»:

Мир, как мне кажется, похож на поверхность замёрзшего озера. Мы идём по нему, поскальзываемся, стараемся сохранить равновесие и не упасть. Но однажды появляется трещина, и мы узнаем, что под нами – невообразимая глубина.[68]