Сотворение жизни. Поиск своего пути

Вот от чего мы пытаемся отвлечься, и это неудивительно. Чем увлекательнее развлечение, тем быстрее наступает скука, потому что, как и в случае с любой другой зависимостью, побег с её помощью сиюминутен, а отвлечение неэффективно. Если бы оно было успешным, мы бы никогда не испытывали скуки, вызывающей дрожь и тревогу.

Мы снова и снова возвращаемся к краю пропасти, к трескающемуся льду под ногами, нависшему над тем, чего мы больше всего стремились избежать. Какая неразбериха, какая дилемма, какое затруднительное положение! Итак, скука является частью нашей культуры, которая жаждет облегчения, освобождения, побега. Чем больше мы пытаемся отвлечься, тем сильнее маемся от скуки и тоскуем. Ежедневное осознание смерти, великой неизвестности, неизбежного разрушения всего, что мы построили, – это огромная насмешка над имперскими фантазиями Эго. Но отвлечённое созерцание подобно стремлению средневековых монахов ставить на письменные столы черепа – оно заставляет осознать ту судьбу, которая скользит под поверхностью и однажды вынырнет из воды, как первобытная акула, прямо к нашим дрожащим ногам.

И снова: смертельный ужас, который мы испытываем, – это приглашение к расширению сознания и, вместе с этим, к возможности осмыслить бытие. У нас нет другой жизни, чем та, которую мы уже получили, и она настолько же коротка, насколько и реальна. Именно тот факт, что она конечна, заставляет осознавать наш выбор, делает возможной определённую свободу и придаёт нам необходимую решительность. Чего ждать, чтобы начать жить, – выхода на пенсию, выигрыша в лотерею, какого-то знака? Нас одолевают страхи, но не является ли ещё большим страхом чувствовать, что ты не здесь, не имеешь значения, не живёшь свою жизнь? Мэри Оливер говорит об этом прямо:

Я пред концом своим скажу: жила,
Как будто бы была невестой изумленья.
Как будто женихом, обнявшим целый мир.

Я пред концом своим не стану размышлять,

Была ли жизнь моя наполненною смыслом и реальной,
Я не хочу вздыхать, бояться,
Спорить.
Я не хочу понять в конце, что в этом мире была я лишь
случайной гостьей.[69]

Всё так: смерть создаёт выбор, ценность, постоянно напоминая о том, что каждый день жизни несёт для нас нечто новое. Возможно, именно это имел в виду Уоллес Стивенс, когда говорил, что «смерть – мать красоты»:[70] небытие необходимо для того, чтобы существовало бытие. Противостояние смерти делает жизнь и выбор возможными и необходимыми. Впасть в оцепенение, в отчаяние, быть поглощённым мимолётностью жизни – значит упустить причину, по которой она имеет значение, а жизнь имеет значение хотя бы потому, что так мала и драгоценна. Как говорил Паскаль, человек представляет собой не более чем тростинку, которую так легко сломать сильным порывом ветра,[71] но эта тростинка – мыслящее существо, которое становится партнёром Вселенной, нужным ей для осознания её же самой, для того чтобы засвидетельствовать её красоту и смысл. Будучи кем-то малым и незаметным, мы в действительности не малы.

Что же остаётся неизменным, истинным среди «непостоянства», которое Паскаль помещает в свою триаду? Судьба, конечно, но также и характер, вкрапления чувственности. И то, что Юнг называл Самостью.

Как отмечалось ранее, Самость существует в самоосуществлении. Также это метафора процесса постепенного воплощения того смысла, который присущ бытию. Гёте предполагал, что как за каждым конкретным цветком скрывается Urpflanze, то есть прарастение, так и Самость участвует в порядке бытия, которое стремится к обретению собственной полноты. Постоянство сохраняет трансцендентную организованность в каждом из нас, а она порождает корректирующие сновидения, «говорящие» симптомы, неизбежные соматические явления, соприкосновение с невидимым, призрачным и тому подобное. Этот порядок ребёнок воспринимает как самого себя, а внутреннюю гармонию – тем, что ему принадлежит.

Самость, даже встречая огромное противодействие, неизбежно направляет человека к самому себе. Мы можем жить не в ладах с ней, но что-то в нас знает об этом и фиксирует противодействие независимо от того, обращаем мы на него внимание или нет. Что-то в нас тянет нас к самим себе, причём совершенно независимо от того, как хотело бы всё устроить Эго или общество. Паскаль заключает: «Несмотря на страдания, которые обрушиваются на нас и хватают за горло, мы обладаем неудержимым инстинктом, который поддерживает нас».[72]