Соучастница

Алена встала из-за стола, не зная как поступить. Вопросительно посмотрела на тетку, можно ли? Та рукой махнула, мол, как знаешь, отец все же, не мне, старой, судить. На отца глянула тоже с вопросом. Но тот молчал. Пошла одеваться - шубка, сапожки, платок, рукавички. Тетка не перекрестила, отвернулась к стене - дремлет. Отец куртку надел, рюкзак за спину. Отправились. Вот и вокзал: касса, билеты. Жесткие сиденья, холод из тамбура и колеса стучат. А за окном темень, только огоньки фонарей на станциях, да в окошках редких домов. Холодно. Пар изо рта. Говорить вроде бы не о чем ведь один знает все, другая - ничего... А как посвятить во что-то, чему, кажется, слов нет. Но что же задумал этот человек? Странное, а может, преступное? Но мне не влезть в его душу, я же не скитался с ним по стране, не раздирала мне душу тоска по такой милой, славной и понятной Ане. Не мне приходилось вместо пера жар-птицы постоянно видеть холодные казенные общаги и низкие потолки бытовок. Видно, был свой задор. А откуда у такого вроде бы простака быстроглазого веселого циркача Степана неизбывная тоска? И этого я не знаю, вижу только, что привез он дочку на станцию и имеет что-то на душе, вроде бы все на карту поставил. Кажется, в своих скитаниях хотел дойти до какой-то черты - верхней или низшей. До чего-то, кажется, дошел... Ничего за свои 35 лет не нажил, так и бродит с пустым рюкзаком. А к Ане нельзя. Не велено. Ну, нельзя же о любви вслух... Вот на руки бы взял, покачал, как ребенка, но как заколдовал кто - мотайся по свету и мотайся. Ну, прямо как Вечный Жид. А как Ане - жене такое объяснишь? Вот и нельзя к ней. Но ведь можно остановиться. Умереть. Не нужно ее бояться - смерть так смерть! А зачем дочка, а, Степан? На этот вопрос, мне, постороннему, он, конечно, не ответит. Но я догадываюсь - проститься, поговорить... "Надо же поговорить, - как писал Георгий Иванов, - перед тем, как умереть". Но ведь это жестоко. Не надо бы втягивать девочку. Жестоко, да. Но жестокость в Степане была и есть, но и боль есть. Там, где он был, пел один бродяга: "Бог засеял три поля - тоскою, страхом, любовью - все взошли болью". Итак, действие происходит на кладбище, как в балладе. Я подхожу ближе.

- И решил я, Аленушка, что не хочу жить больше, не желаю, - кажется, доносятся до меня эти слова. - Ты уж прости меня. Росла ты без меня, а пришел к тебе. Знаешь, очень нехорош я был все эти годы. Как былинка на ветру - куда качнет, туда и гнулся... Намаялись бы вы со мной... Аннушку теперь тебе беречь. Она - душа... И музыка в ней. Береги, Алена.

Аленушка девочка послушная, смирная, простая. Никто никогда с ней так не говорил. И что же ей делать? Я стою уже совсем близко, они меня еще не видят, греют руки. И говорит Алена отцу.

- Я не знаю...

Настойчиво позвонили в дверь, Ирина вздрогнула - как-то вдруг захватила эта незамысловатая история, чем-то зацепил Саша.

- Кто там?

- Это из ДЭЗа, откройте.

Ирина открыла дверь нехотя - не любила всех этих теток из жэков, контор.

- У вас долг за квартиру, распишитесь, что обязуетесь заплатить проценты, - протягивает какую-то бумажку с печатью.

Ирина смотрит на нее во все глаза, кажется, это Васина Надя, но почему она так странно себя ведет, будто и не разговаривала с ней, Ириной, о личном, неужели так меняет человека ощущение, что он "при исполнении", а может, это и не Надя, просто тоже такое испитое, странное лицо совсем у другой женщины. Ирина автоматически расписалась, все думая о странной посетительнице, а та вдруг улыбнулась (у нее не хватало, оказывается, двух зубов) и спросила застенчиво.

- А вы меня что же, не узнали? Я ведь Надя. Вот к вам в ДЭЗ устроилась. С сегодняшнего дня. Я думала, чаем угостите, как знакомую, я от Васи слышала, что вы добрая, - и опять улыбнулась как-то криво и болезненно.

Ирина отступила, показала рукой, проходите, мол, но стало ей не по себе: "Достоевщина какая-то, дурновкусие...". Надя цепко оглядела комнату.

- А небогато у вас.

Ирина пожала плечами, включила чайник, бросила пакетик в чашку, подумала - и во вторую (чтоб не обидеть гордостью), выложила в вазочку печенье.

- Садитесь, Надя.

Та села, вытянула длинные красивые ноги. "На Гурченко чем-то похожа", - вскользь подумала Ирина, разлила кипяток по чашкам, придвинула к Наде поближе сахарницу. Повисло молчание. Надя молча болтала ложечкой в чашке, Ирина молча прихлебывала горячий чай маленькими глотками. Опять позвонили в дверь. Ирина пошла открывать - за дверью стояла та, толстая неопрятная "гаражная" тетка.

- Извините, не у вас ли задержалась наша сотрудница? - почти оттеснив Ирину, она проникла в комнату.

"Что они все что ли спьяну в этот ДЭЗ устроились? - подумала уныло Ирина, - и я-то им зачем?"

- Что, Надя? Разве мы так договаривались? - строго спросила тетка Надю.