Soul(less) (СИ)

— Она тебе всё рассказала, наверное? — Морена единственная, кто знал обо всём, что было там. Обо всём, чем не хотелось делиться ни с кем, и забыть, как бредовый сон. Она поддерживала его своим понимающим молчанием через стол тогда, когда всем было глубоко насрать, когда все «друзья» были слишком заняты спасением мира, своих любовниц и собственных шкур. Сейчас она смотрела на него чужими глазами — Стив Роджерс безвозвратно выпал из её жизни, вынудив искать родственную душу в постели его бывшего лучшего друга.

— Мы не особо разговаривали.

Барнс переместился из спальни в кухню, мимоходом выбросил в мусорку партизански затаившийся на подоконнике цветочный горшок с полудохлой фиалкой. В углу возле входной двери лежали приготовленные на выброс репродукции Вермеера и банкетка в стиле рококо с ровно отломанными ножками так, чтобы легче уместилась в мусорный бак. Кто-то дохуя участливый самозабвенно обустраивал его быт, наверняка Наташа или та же Морена, однако Барнсу интерьер казармы был куда ближе.

— Отвлекает, — Джеймс проследил взгляд Роджерса до корзины, где валялось изуродованное халатным отношением растение.

— От чего? От нормальной жизни?

— Ты под шкуру мне залезть пришёл? — Роджерс наблюдал, как тёмный силуэт Барнса лавирует между необтёсанными дверными проёмами, где-то на периферии сознания ощущая, что друг едва ли рад ему больше, чем той груде мусора в углу. — Новую купишь, — Барнс указал металлическим пальцем на выломанный дверной замок, рухнул на диван в гостиной, откупорил бутылку пива, которых там выстроилась целая батарея.

Развороченная фольга презервативов шуршала за диванными подушками, пивная пена шипела сквозь узкое бутылочное горлышко — давно вынутое из холодильника оно было омерзительным на вкус. Джеймс словно сросся с четырьмя цементными стенами, пылью покрылся, продавил диван, истёр кнопки на пульте от плазмы. Ему, казалось, вполне самому с собой неплохо, но Стив с упорством барана бился головой о непробиваемые железобетонные стены снова и снова.

— Бак, я потерял людей, — выплюнул Роджерс быстрее, чем осмыслил сказанное, встал прямо напротив развязно раскинувшегося костьми по дивану Барнса, заслонив ему спиной бейсбольный матч национальной лиги.

В горле пересохло, под гландами кололи тонкие иглы спазмов, а язык нещадно чесался у самого корня. Цепь событий так плотно сомкнулась вокруг шеи, что у него совершенно не было времени притормозить, осмыслить тот чёртов эпизод и последующее, наглухо безнадёжное отстранение от дела — единственного, что ещё держало его на плаву. Роджерс не думал жаловаться на свою хуёвую судьбу, вымаливать сочувствие или просить успокоить ему совесть парой простых предложений. Он просто хотел поговорить, как раньше, будто они всё ещё старые друзья. Как чёрт подери, давно он этого хотел, и как всё это безнадёжно несбыточно. Даже имея сверхспособности, он не мог повернуть время вспять.

— Я наслышан, — Барнс вытянул шею, тщетно пытаясь заглянуть за капитанскую широкую спину на судейский свисток. — Дерьмо случается.

Телевизор безостановочно брешил. Как хорошо, что эта одупляющая коробка стоит в капитанской квартире бесполезным реквизитом обывательской жизни, которую он демонстрировал внезапно заблудшим на огонёк соседям, иначе заработал бы себе нервный тик и заикание. От этой блядского ящика поднимались все нервы. Звуки орущих болельщиков, долбоебическая реклама и зудящий голос комментатора вынуждали сжимать кулаки в тщетных попытках взять себя в руки. Состояние бесконтрольной ярости, требующей незамедлительного выхода, неумолимо возвращалось, и Роджерсу становилось страшно. Он не знал, когда его накроет — здесь, на улице или дома, не знал, когда на него снова рухнет небо, а мысли совьются в кучу копошащихся под черепной костью червей.

— Восемнадцать солдат, — когда вырванный из металлических пальцев пульт затрещал в ладони, тогда Барнс-таки соизволил поднять на капитана взгляд. Пустой, мутный и вылинявший от времени и пережитого, данного судьбой не по силам. Стив под этим взглядом неосознанно шагнул назад, уперевшись копчиком в край столешницы. В этом крохотном пространстве сердце болело не у него одного.

— В первый раз, что ли?

— Представь себе! — безупречные операции, ни одной потери за два года работы на грёбаный «Гидрощит». Лишь один из «Ревущих» сорвался с поезда в сорок третьем, но теперь он снова здесь, напротив, собрал конечности в кучу, сел прямо и смотрит на него так, будто спросит сейчас «Что ты опять натворил, сопляк?». В пустой грудной клетке рыщет стылый ветер, заставляя сжиматься сердечную мышцу и разгонять загустевшую от холода кровь. Он не спросит, не хлопнет по плечу и заведёт сто раз перетёртую армейскую байку, чтобы отвлечь его от очередного сеанса самобичевания. Баки Барнс закрыт наглухо, и каждый теперь сам по себе.

— Ну, всё однажды случается впервые. Это надо пережить, — Барнс рассуждал пространственно, будто погрузился в свои отрывистые воспоминания о бурном прошлом, где потерь было ни мало, как и целей. — Все совершают ошибки. Нельзя быть совершенством.