Совдетство. Узник пятого волнореза

— Ну, пошли, что ли? — Дядя Юра взвалил на спину бугристый рюкзак. — А то картошка прорастет. Да и в море уже хочется!

— Смотри-ка, не забыл! — засмеялась Нинон, показав ровные белые зубы, и я подумал, что в молодости она была, наверное, очень красивой, не хуже, чем девушка-паж.

— Конечно, помню! — отозвался Башашкин. — Нам вершки не нужны — только корнеплоды!

Мы с Лариком вдвоем еле оторвали от земли «комод» и поволокли, надрываясь. Сумки взяли женщины. Оглянувшись, я увидел, как гостей, приехавших в «Апсны», повели вниз по каменной лестнице к «пазику», ждавшему на обочине шоссе. Фетюк хотел подхватить Зоин чемодан, но Михмат ему не позволил. Я вдруг позавидовал Петру Агеевичу, который тоже будет жить в санатории и, возможно, даже питаться за одним столом с Аникиными. Гога брезгливо отстал от толпы и, заметив Ларика, вяло помахал ему рукой, потом кивнул в сторону удалявшейся студентки и показал большой палец.

— Мой лучший друг! — гордо сообщил юный мингрел.

— Немец?

— Ну да!

— А сколько ему лет?

— Двадцать один.

— Где работает?

— Нигде. Из института свалил, сказал: не интересно. Весной хотели в армию забрать, Мурман отмазал. Шмар на раз подогревает. Ас! Я тебя с ним познакомлю.

— Всю жизнь мечтал!

Когда мы дошли до конца низкой платформы, обрывавшейся прямо посреди путей, сзади послышались рыдающие вопли. Растрепанная пассажирка металась между колоннами, размахивая открытой сумкой, из накрашенного рта, ставшего почему-то квадратным, как довоенный репродуктор, несся нарастающий вой:

— Обокра-а-али! Все деньги вытащи-и-или! О-о-ой, куда ж мне теперь, лю-ю-ди до-о-обрые?!

К ней скучающей походкой уже направился милиционер. Он был, как и все местные постовые, в белой форменной рубахе с короткими рукавами и невероятной фуражке размером, наверное, с зонтик от солнца.

— Цыгане! — с угрюмым удовлетворением определила тетя Валя и снова проверила свой ридикюль.

— Редкий день кого-нибудь не обносят, — вздохнула Нинон. — Такой вот народ рукастый! Я деньги всегда к лифчику изнутри булавкой пристегиваю. От греха!

Не зря, выходит, цыганята кривлялись и строили рожи, они смеялись над нашей доверчивостью, а ведь сами всю дорогу ходили по вагонам, плакались, попрошайничали, предлагали погадать, и люди из сочувствия угощали их конфетами, фруктами, даже куриными ножками. Мне пришла в голову мысль: хорошо бы создать где-нибудь охраняемый район, чтобы там приучать их к усидчивому труду и честности. Я на ходу поделился этим соображением с дядей Юрой.

— Отличная идея, племяш! У тебя не голова, а Дом Советов! — похвалил он, отдуваясь, — Можно в Биробиджан их отправить, по соседству с евреями. Два сапога — пара.

— А кто такой Засядько?

— О, это легендарный мужик, начальник шахты на Донбассе!

И Башашкин, пыхтя от натуги, рассказал такую историю. Сталину кто-то доложил, что Засядько пьянствует на работе. Вождь вызвал его в Кремль, вроде бы для отчета, и между делом наполнил стакан водкой. Тот поблагодарил, выпил не морщась и продолжил доклад. Хозяин минут через десять налил ему еще, шахтер хряпнул, рукавом занюхал и дальше рапортует. Такая же история вышла и с третьим стаканом. Генералиссимус начал сердиться, шевелить усами: мол, правду сказали: тот еще бухальщик! Но когда он хотел налить ему в четвертый раз, тот накрыл посуду ладонью и строго сказал:

— Это лишнее, Иосиф Виссарионович, отец родной! Засядько меру знает.

Вождь засмеялся, хлопнул его по плечу, наградил орденом Ленина и отпустил восвояси.

— Засядько-то меру знает, — ехидно заметила Батурина, слушая наш разговор. — Не то что некоторые…

4. Семья Суликошвили

Мы сошли с платформы и, перешагивая через рельсы, по растрескавшимся шпалам и замусоренной щебенке, перебрались на каменистую тропу, именуемую Привокзальной улицей. Она тянется между железной дорогой и частным сектором. Дома тесными уступами поднимаются по косогору, теряясь в густой зелени. Среди них попадаются старинные сакли, сложенные из плоских желтых камней, но есть и новые сооружения из серых самодельных блоков, а некоторые халабуды состоят из десятка пристроек, прилепившихся неведомо уже к чему и сделанных непонятно из чего. Над буйной растительностью видны порой только крыши, серые шиферные или железные, выкрашенные в самые разные цвета, но чаще в темно-коричневый. И только трехэтажный особняк Мурмана смотрится настоящим дворцом, возвышаясь над всеми, словно орлиное гнездо. Широкую террасу окаймляет балюстрада, а кровля сияет чешуей, похожей на металл, из которого делают самолеты. Нинон называет его «дом под бляхой».

Справа, вдоль дорожки, тянется канава, куда, судя по запаху, смываются дождями все местные нечистоты. В кустах, треща ветвями, пасутся местные коровы, рыжие, мелкие, размером с теленка, совсем не то что великанша Дочка у нас в Селищах. Зато молоко они дают жирное и вкусное, как сливки, хотя жрут все, что попадается, даже газеты.