Совдетство. Узник пятого волнореза

В Армавире на платформе, не торгуясь, Добрюха купил трехлитровую банку красного домашнего вина и всю сам выпил, но не из жадности, наоборот, он упорно угощал всех, но дядя Юра отказался наотрез. Пять лет назад Батурин с похмелья потерял сознание в ГУМе, куда пришел за покупками с женой, так долго приценивавшейся к горжеткам, что организм военного музыканта не выдержал. Начальник оркестра, узнав про этот случай, положил Башашкина в госпиталь, где ему вшили «торпеду» с гарантией на три года. Это такое лекарство от алкоголизма, а называется оно так не случайно: если принять даже каплю водки, «торпеда» буквально взрывается внутри, и ты гибнешь, как линкор в морском бою. Тетя Валя после долгих уговоров выпила полстаканчика вина и, когда попутчик вышел в тамбур покурить, тихо сказала: «Брать три рубля за такую “бормотуху” – настоящее свинство». Дядя Юра в ответ вздохнул и плеснул себе минеральной воды «Бжни». К трезвому образу жизни он относился с безысходным оптимизмом.

– Дельфин! – вдруг крикнул кто-то.

– Где? Где? Где же?

Поезд огибал синий залив. В окнах появились любопытные головы, на ветру затрепетали прически: короткие – мужские, и длинные – женские. С кого-то сорвало «наполеонку», сложенную из газеты, и она, расправляясь на лету, взмыла вверх, словно пестрая птица.

– Где, где дельфин? – слева выглянула красивая девушка с модной стрижкой «паж», как у Мирей Матьё. – Где, Михмат, покажи!

– Там! Заенька, не туда смотришь, правее! Вили, проспишь дельфина! Эх, опять на глубину ушел… – показал пальцем вдаль крючконосый пассажир в массивных дымчатых очках, судя по всему, ее отчим.

За этой семьей, ехавшей в соседнем купе, я наблюдал с самого начала и понял из обрывков разговоров, что они тоже сходят в Новом Афоне. Такое совпадение отозвалось туманной мечтательностью в моем измученном сердце: оно сначала было занято Шурой Казаковой, потом Ирмой Комоловой, а в седьмом классе ненадолго приютило Надьку Кандалину. И вот теперь, кажется, в нем поселяется девушка-паж по имени Зоя. Сердце человека, видимо, похоже на эластичную авоську, такие продаются на базаре в Сухуми. На вид они размером с кошелек, но чем больше кладешь в них продуктов, тем сильнее эти сетки растягиваются.

– Дэсять кило картошки выдержит! – гордо обещал продавец. – Мамой клянусь!

Для убедительности сзади на гвозде в безразмерной сумке висел огромный арбуз, но не полосатый, а темно-зеленый и продолговатый, вроде дыни.

Тетя Валя сказала мне по секрету, что такие авоськи в подпольном цеху плетет великий и ужасный Мурман – друг их курортной молодости.

– Вынырнул! Вынырнул! Вон он! – завизжала в окне справа девчушка с льняной косичкой. – Ой, какой большой!

Петр Агеевич оборвал храп, закряхтел, завозился и высунул из-под простыни набрякшее свекольное лицо со страдающими глазами.

– О чем шум? – спросил попутчик, обдав меня кислым перегаром.

– Дельфин.

– Я уж подумал – ихтиозавр. Далеко?

– Кабельтовый от берега, – громко и специально для девушки-пажа ответил я.

– Ого! Мальчик начитался Жюля Верна. Ну, и где ваш зверь? – Чтобы выглянуть в окно, он приподнялся на локтях, и с его багровой шеи свесился на витой цепочке большой золотой крест.

– Это рыба, а не зверь! – возмутилась девочка с косичкой.

– Сама ты рыба! – засмеялся Добрюха. – Ага! Ну, привет, афалина! Действительно, крупный экземпляр!

Метрах в ста от берега то появлялась, то исчезала в волнах черная лоснящаяся спина с высоким изогнутым плавником. Казалось, в море ныряет глянцевый рояль с поднятой крышкой…

Дельфин, словно почувствовав внимание целого поезда, на этот раз почти выпрыгнул из воды, и стала видна его хитрая поросячья мордочка.

– Артист! – похвалил крючконосый Михмат. – Ты видишь, Заенька?

(Если бы родители звали меня на людях «Юранька», я бы ушел из дому!)

– Вижу, – сдержанно ответила девушка-паж.

– Помнишь, в цирке?

– Помню, – еще холоднее отозвалась она, ей, видимо, тоже не нравились сюсюкающие прозвища.

– Какой огромный! – воскликнула пигалица с косичкой.

– Да, мяса много, – поморщился Петр Агеевич. – Но оно невкусное, рыбой отдает…

– Откуда вы знаете? – вскинулась Зоя.

– В войну с голодухи ели… – тяжко вздохнул наш попутчик и взялся за сердце.

– Вы что?! Нельзя есть дельфинов! – чуть не заплакала «косичка».

– Почему же?

– Потому что они умные!

– Умных-то и съедают в первую очередь! – тонко усмехнулся Михмат.

Но тут поезд канул в тесный, сырой и гулкий тоннель, а когда через минуту снова выскочил на солнце, дельфина не было, он остался за мысом, напоминавшим огромного зеленого ежа, лакающего из моря соленую воду. Людям стало неинтересно, и постепенно окна опустели.

Добрюха снова тяжело вздохнул, отыскал в наволочке толстый бумажник, кряхтя, спустился вниз, влез голыми ступнями в сандалеты. На нем была голубая майка с надписью «Спартак» и красные треники с белыми лампасами.

– Ресторан направо или налево? – морщась, спросил он. – Опять забыл.

– Направо, через три вагона.

– Да, верно. Я такой забывчивый стал. Сегодня суббота?