Совдетство. Узник пятого волнореза

Я зашел в туалет, снял влажные плавки и с помощью пятерни причесался перед зеркалом: от морской воды волосы становятся жесткими и держат форму, а мне очень хотелось на прощание предстать перед синим взором Зои в достойном виде. Зачем? Не знаю… Когда я вышел из санузла, Башашкин как раз вывалился от проводницы, его живот пересекала изумрудная полоса, а лицо светилось взрослым озорством. Тетя Валя, отругав его за царапину, а меня за долгое отсутствие и влажные шорты, заставила нас съесть все, что было на столике.

– Ешьте, а то испортится! Здесь юг! – понукала она.

– Петр Агеевич не возвращался? – спросил я.

– Как провалился! Из купе боялась выйти из-за его магнитофона!

Потом, забравшись на верхнюю полку, я снова смотрел в окно. То удаляясь от моря, то приближаясь, мы ехали вдоль берега, тесно застроенного домиками из плоских камней, серых блоков или каких-то строительных отходов. Над зеленью садов поднимались шиферные и железные крыши, дранкой, как у нас в Селищах, здесь жилье не покрывают. К небу тянулись огромные эвкалипты с голыми, словно костяными, стволами и узкими листьями, растущими пучками. Кое-где к пляжам спускались неказистые, наклоненные в одну сторону сосны с длинными, как у дикобразов, иглами. Все чаще попадались на глаза войлочные стволы пальм с кронами, похожими на огромные петушиные хвосты. Проплыла мимо белая колоннада.

– Гагра! – мечтательно вздохнула тетя Валя, глядя в окно.

– «О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх! – пропел Башашкин. – Кто побывал, то не забудет никогда!..» Да здравствует отдых и вечная музыка!

Впереди нас ждало ласковое море, три с половиной недели южного счастья, не считая день приезда и день отъезда. У дяди Юры как военнослужащего отпуск тридцать суток и билеты бесплатные. А тете Вале в Главторфе за сверхурочную работу в выходные дни дали отгулы. Мы возвратимся в Москву только 31 августа, в воскресенье, а 1 сентября мне уже в школу. Надо загореть так, чтобы выглядеть самым черным в классе. Это вопрос принципа!

Батурины начали суетливо собираться, заранее готовя вещи на вынос. Страх забыть что-нибудь в купе присущ всем пассажирам, но у тети Вали он превратился в манию. Однажды, когда Башашкин еще сильно выпивал и в Новом Афоне его иногда вытаскивали из поезда вместе с багажом, мы забыли под сиденьем рюкзак со старой, прошлогодней, картошкой, которая вернулась в Москву, там полежала в камере забытых вещей, а потом с помощью жены Ашота Эммы, служившей проводницей, была все-таки доставлена в Новый Афон. Клубни проросли и напоминали оленьи головы с белыми рогами, я играл ветвистыми корнеплодами в «Бэмби». Эту книжку Лида читала мне четыре раза, мы вместе плакали над бедами осиротевшего олененка, а Тимофеич злился, считая, что она растит из меня «неженку» и «рыдальца».

– Юраша, переоденься и приготовь свои пожитки! – приказала тетя Валя.

Я подчинился, спрыгнул вниз и нагнулся: в нише под нижней полкой лежал мой фибровый чемоданчик, а в глубине, у самой стены, ждали своего часа завернутые в несколько газетных слоев две пики для подводной охоты, одна моя, вторая – подарок Ларику. Я выдвинул чемодан, откинул крышку и, поколебавшись, достал абстрактную рубашку, которую маман мне купила еще в прошлом году в «Детском мире». Сначала обновка казалась нелепой, я даже не взял ее тогда с собой на юг, а теперь она стала мне нравиться: веселенькая, как говорит бабушка Аня. Но я из нее почти вырос – еле в штаны заправляется. Стараясь не помять волосы, я надел через голову ковбойку, а потом влез в зеленые техасы, они тоже за год стали мне коротковаты.

– Ты чего так вырядился? – удивился Башашкин.

– Чтобы не мялись, – объяснил я и спохватился: на торце чемодана все еще белела бумажка с надписью:

ЮРА ПОЛУЯКОВ – 2 ОТРЯД.

Не хватает еще, чтобы Зоя это увидела и снова улыбнулась своими ямочками. Нет ничего обиднее девчачьих насмешек. Они, наверное, специально перед зеркалом тренируются, чтобы добиться максимальной концентрации ехидства. Ты и без того себе не нравишься, а тут еще разные ухмылочки вслед. В последнее время, кстати, мне опостылела моя фамилия, нелепая какая-то, недоделанная: Полу-я-ков. В детстве, когда я капризничал, соглашаясь съесть только полтарелки супа, Тимофеич хмуро спрашивал:

– В чем дело? Ты половинкин сын, что ли?

Наверное, при получении паспорта, в будущем году, я возьму материнскую фамилию, а вместо Юры (их вокруг как собак нерезаных!) можно стать Георгием: мне объяснили, что это одно и то же. Георгий Михайлович Барминов. Каково? Звучит! Допустим, служа в армии, я совершу подвиг, а потом, после госпиталя, с рукой на перевязи заеду в нашу 348-ю школу. Директору, запыхавшись, доложат:

– Анна Марковна, к вам Герой Советского Союза Барминов! Наш ученик.

– Какой еще такой Барминов?

– Георгий Михайлович.

– Не знаю такого…

И тут войду я с новенькой звездой на груди. О!