Совершенная курица

Некоторое время мы вели безрадостную, бедную, но спокойную жизнь, но раз, гуляя под вечер по чаще, мы встретили горько плачущую и прикрывающую крыльями цыпляток наседку...

Опять Барбоску что-то кольнуло в сердце...

Однако, как сильны в нас предрассудки! — подумал он с досадой.

Мать подошла к ней, старалась ее успокоить и скоро узнала ее грустную историю. У нее было семеро детей, и трое старших были зажарены в это утро; она в порыве отчаяния вырвалась с остальными из курятника, скрылась в этой чаще, каждую секунду ожидала преследования и не знала, что ей делать.

Мать моя не колебалась ни минуты.

Норка у меня убогая,— сказала она несчастной наседке,— но вы с малютками все-таки найдете там убежище! Вы слишком слабы, я поддержу вас...

Она подхватила наседку под крылья, я, по ее знаку, тотчас же собрала испуганных малюток, и мы поспешили к норке...

Но наседку так растрогало участие моей матери, что с ней сделалась истерика, и она огласила лес истерическим хохотом.

Это всех нас погубило! Преследователи напали на наш след и настигли нас.

Раненая нога не позволяла матери шибко бежать, наседка лишилась чувств при виде убийцы своих детей...

Я могла бы спастись, но у меня на руках было четверо цыпляток, которые с жалобным писком жались к моей груди...

Могла ли я их бросить?

После нескольких минут безнадежного сопротивленья мать моя лежала бездыханная на траве, около нее трепетала умирающая наседка, я и малютки находились во власти ужасного человека, который превосходил свирепостью самого варвара Максима...

Он скрутил меня, вкинул в мешок и в мешке принес домой. Дорогой я слышала отчаянный писк цыплят... Они призывали меня на помощь, но увы! Я сама была беспомощна!

Началась ужасная жизнь — точнее говоря, ужасная пытка — я сидела в темном чулане... Но я не хочу входить в страшные подробности... Скажу вам только, что Семен и Мавра — так звали моих злодеев — хотели принудить меня есть курятину!

Рассказчица закрыла рыльце лапками.

Барбоска пролаял:

И вы?.. И вы?..

Вы можете сомневаться?—тихо проговорило возвышенное творенье, с кротким укором устремляя на него глаза.

О, нет!.. Но хлыст... заточенье... неопытность... Ведь можно с ума сойти! Взбеситься!

Мне посчастливилось выдержать до конца, — смиренно опуская глаза, отвечала она.— Злодеи, наконец, утомились истязать меня и продали сюда... Здесь я немного отдохнула... Я много страдала, Барбос Иваныч, я ничего уже не желаю от жизни для себя. Единственная моя отрада — служить, чем могу, ближним... Я не имею предрассудков и стремлюсь ко всему прекрасному, в каком бы виде оно мне ни являлось — в виде благородного человека, слад- когласой птички, милой овечки, золотистой мошки, великодушного бульдога... Нередко лучшие, чистейшие мои чувства попираются, но я считаю недостойным платить тем же! Я счастлива тем, что отроду не обидела ни одного невинного существа оскорбительным подозрением потому только, что кто-нибудь из его породы оказался жестоким или низким!

Барбоска не находил слов в ответ...

Ах, здравствуйте, Сусанна Матвеевна! Давно ли вы здесь? — вдруг раздался голос, похожий на скрип немазаного колеса, но преисполненный самых заискивающих ноток, и чья-то голова, покрытая голубой вуалью, просунулась сквозь березовые ветки около ограды.

Здравствуйте, милая Наденька! — вскрикнула То- бишка.

Ах, какой букет! Как вы умеете подбирать цветы, Сусанна Матвеевна! Что ж вы это сами наклоняетесь! Я сейчас пойду и помогу вам...

Раздался солидный топот, воротца хлопнули, и скоро показалась Наденька в пестром клетчатом платье.

Барбоска залаял.

Фингал! Фингал! Tout beau! Tout beau!—закричала Тобишка, спеша навстречу Наденьке.

Чмок-чмок-чмок...

Ах, какая миленькая собачка! — воскликнула Наденька.— Где вы достали?

Это Жорж себе достал.

Гороховы тоже достали себе, только плохенькую... Как зовут, Сусанна Матвеевна?

Фингал.

Фингал, дай лапку, дай миленький... поди, я тебя поглажу...

Не пойду! Не пойду! — пролаял Барбоска.

Ай, какой он у вас сердитый, Сусанна Матвеевна! Это не то, что ваша Дорочка! Что Дорочка? Отчего она не с вами?

Больна что-то! Вот уж два дня мало ест, мало пьет, все стонет... Так жалко, просто душа разрывается!

Ах, бедненькая! — воскликнула Наденька, словно у нее от этого известия если и не разорвалась душа, то, по крайней мере, где-нибудь треснуло. — Чем же вы ее лечите?

Припарками.

На животик, Сусанна Матвеевна?

На животик.

Из чего припарки, Сусанна Матвеевна?

Из теплых отрубей и фиалкового корня в порошке... Я прибавляю туда еще немножко гвоздички...

Ах, я была у тетеньки Палестины Мартыновны, Сусанна Матвеевна, и там меня научили одной припарке, которая ужасно помогает...

Неужели?

Ей-богу, Сусанна Матвеевна!

Ах, скажите, как ее приготовить!

Я вам ее приготовлю, Сусанна Матвеевна.

Добрая Надя!

Чмок в щеку.

Ответный чмок в плечо.

Надо взять сто зернышек льна, Сусанна Матвеевна, щепотку земли из-под порога, горячей золы... Я вам сегодня же сделаю...

Барбоска почти не слыхал этого разговора, потому что очень занялся наблюденьем новой физиономии.