Совершенная курица

Очень близко. Вон в конце той аллеи!

Как же ты не слыхала меня? Я здесь часто бегал, часто призывал тебя...

Ах, я слышала...

Слышала? Слышала?

Конечно...

И не откликнулась даже? О, цыпочка!

Как же мне было откликаться? Я не знала, что тут

делается, почему ты так лаешь... Почему ты так лаял?

Барбоска постарался справиться со второю пригоршней каенского перцу и ответил:

Я не знал, где ты, и беспокоился!

Все-таки, зачем же так лаять! Знаешь, что все

говорили? «Вот неуч собака!» Пожалуйста, никогда не лай...

О, цыпочка!

Не называй меня цыпочкой, прошу тебя! Это как-то странно звучит...

Как же мне тебя называть?

Авдотьей Федотовной. Меня теперь все зовут Авдотьей Федотовной!..

Ах, цыпочка! Я думал, что я всегда останусь для тебя Барбоской, а ты для меня останешься...

Ах, нет, нет. Ты теперь Фингал! Это гораздо лучше! Ну что за имя Барбоска? Фи!

Цыпочка!

Авдотья Федотовна! Запомни же, пожалуйста... если меня любишь... Ну, запомнишь?.. Не забудешь?..

Запомню. Не забуду,

И ты уж будешь Фингал, да? И не станешь откликаться, если кто тебя покличет Барбоской?

Да... не стану...

Бедный пес как-то одурел от горестного изумления. Голова у него горела, мысли путались, сердце тяжело, мучительно билось...

Пойдем, посмотрим на мой домик! — пригласила Авдотья Федотовна.— Ты увидишь, что это за прелесть!

Он встал и покорно последовал за нею по аллее.

Ты только, пожалуйста, иди прилично, Фингал, не кидайся в стороны, не скачи,— внушительно заметила Авдотья Федотовна.— Пойми, что здесь не то, что у Тришкиных! Понимаешь?

Понимаю.

Когда мы будем проходить мимо розовой куртины, так, наверное, увидим кур и петухов! Они так там и дежурят! Ты не гляди в их сторону, мы сделаем вид, будто их не замечаем... Вон они! Поверни голову сюда, к липе...

Он покорно исполнил приказанное.

Слышишь, закудахтали? — шепнула Авдотья Федотовна.— Не оглядывайся, не оглядывайся! Делай вид, будто не видишь и не слышишь... Тут есть петух очень хорошей фамилии — Краснокрыл, но он разорился и не имеет никакого положения в обществе... Ну, теперь оглянись, как будто нечаянно... Видишь их? Краснокрыла видишь?

Да, вижу...

Краснокрыла?

Там их много,— отвечал бедный пес, машинально обращая глаза на решетчатые ворота в садовой эграде, через которые зазирали круглые, блестящие глаза, мелькали красные гребни и разноцветные зобы.

Ах, какой ты! Да куда ж ты?

Я подойду поближе...

Помилуй, помилуй!.. Перестань же глядеть туда... Они подумают, что я очень ими занята...

Авдотья Федотовна несколько нахохлилась, но лестное вниманье трех воронов, выглядывавших на нее из-за ветвей раскидистой ивы, снова привело ее в хорошее распо- ложенье духа.

Видишь? Видишь?

Что? — спросил ее горемычный спутник.

Ах, какой! Да воронов!

Где?

Ах, боже! Да не останавливайся! Иди, как будто не знаешь, что они тут...

Вороны проводили их до самого решетчатого домика, перелетая с ивы на тополь, с тополя на другой, с этого на липу, посылая вслед Авдотье Федотовне весьма одобрительное карканье, и, наконец, сели на громадную старую грушу, как раз против изящного насеста красавицы.

Ну, вот видишь мой домик, нравится?—спросила Авдотья Федотовна, грациозно вспрыгивая на первую перекладинку, то небрежно развертывая, то небрежно свертывая крылышки, поводя головкою, поправляя хохолок, то сверкая глазками, то закатывая их, то сжимая клювик, то запуская его в свой крапчатый зобик.— Нравится?

Нравится,— отвечал бедняга.

Он чуял, он видел, что все грациозные эволюции крылышками и глазками, головкою и клювиком к нему, злополучному псу, не имеют никакого отношения, но предназначены единственно для носатых черных птиц, которые глядели со старой груши, щурили свои воровские буркалы и нагло вертели головами.

Вот моя чашечка для воды... Вот мое блюдечко для зернышек... Эли сама мне насыпает кормі

Эли? — машинально повторил удрученный Барбоска.

Да, да, Эли! Эли со мной очень дружна! Она говорит, что еще никогда отроду не видала такой курочки, как я! Она говорит, что я, как две капли воды, похожа на одну ее знакомую, знаменитую принцессу, которая несла золотые яички... Она говорит, что у меня... Ах, боже мой!

Последнее восклицание относилось к молодому щеголю павлину, который остановился у решетчатых дверец Авдотьи Федотовны и, улыбаясь, распускал свой веер.

Какова погода! — громко и резко объявил подошедший и улыбнулся так самодовольно, словно погода хороша была только по его милости.

Ах, прелесть!

Я люблю хорошую погоду; в хорошую погоду можно гулять.

Ах, да!

Я не люблю дождя; в дождь весь измокнешь.

О, да!

Приятно иметь вкусный корм, а иметь дурной — неприятно!

'— Ах, как это справедливо!

Мне нравится, как блестит солнце.

О, удивительно!

Удивительней всего оно блестит у меня на хвосте!

Ах, невыразимо!..

Прощай, цыпочка,— сказал Барбоска,— мне пора...

Если бы он сказал «мне невмочь» — это было бы

точнее.

Авдотья Федотовна встрепенулась, словно на нее щедро брызнули ключевой водой, глазки ее сверкнули досадой, и перышки взъерошились.

Она сделала вид, что желает перелететь повыше на другую перекладину, и при взлете пропустила сквозь клювик:

Опять «цыпочка»!